Моэм провел с Хэкстоном в Саранаке целый месяц. После того, как состояние последнего несколько улучшилось, Моэм в конце июля отправился в Эдгартаун. В случае дальнейшего улучшения состояния Хэкстона, Моэм планировал поместить его в больницу Хопкинса в Балтиморе, где тому могли сделать операцию, а затем на зиму отправиться в Таксон, Аризона. Но когда состояние Хэкстона снова ухудшилось, его перевезли в Бостон и поместили в Институт Лихи. Врачам не удалось остановить течение болезни и в конце августа он был снова перевезен в Нью-Йорк, причем до поезда и по прибытии в Нью-Йорк его пришлось нести на носилках.
В течение сентября-октября Моэм непрерывно ухаживал за Хэкстоном. О своих горестях он делился в письмах к Элансону, Робину и Барбаре Бек. Судя по посланиям, он мучительно переживал случившееся. В письме к Эдварду Ноблоку он отвергает утверждение о том, что с годами человек становится менее чувствительным.
Хотя Моэм и в Америке имел близких знакомых, он начал остро ощущать свое одиночество. В сентябре Лиза с детьми вернулась в Англию; с Бертом Элансоном их разделял целый континент. Ему явно не хватало кого-нибудь, кому он мог бы изливать душу. Алан Серл находился в Англии и не мог выехать из страны. Еще в конце июня он написал Нелли Моэм и поинтересовался, не может ли ее сын Робин приехать в Америку. Робин был ранен во время танкового сражения в Северной Африке в мае 1942 года, демобилизовался из армии по ранению и жил в Англии на пенсию инвалида войны.
Летом 1944 года Робину потребовалась операция, и Моэм предложил, чтобы ее сделали в Америке. После этого племянник мог бы пожить в Южной Каролине, где одиночество, прогулки верхом и охота могли бы поправить его расшатанные нервы. Это предложение пришлось Робину по душе; правда, трудности, возникшие с получением разрешения на въезд, позволили ему приехать к дяде лишь в середине декабря.
К этому времени Хэкстона уже не было в живых. Сделанная ему операция показала наличие запущенной злокачественной опухоли желудка. Учитывая большую потерю веса больного и его общую слабость, врачи решили не удалять ее. На какое-то время Хэкстон почувствовал себя лучше, но в ноябре у него произошел отек легкого, он потерял сознание и рано утром скончался.
Моэм был готов к такому исходу, но все-же произошедшее сразило его. Спустя шестьдесят два года после смерти матери он потерял человека, которого любил больше всех остальных. Его горе не знало предела. Уединившись в номере отеля, он резко оборвал успокаивающего его по телефону Сесиля Робертса: «Я не желаю вас слышать! Я никого не хочу видеть. Я хочу умереть!». Позднее Робертс вспоминал: «Я сразу же направился в „Риц-Карлтон“ и поднялся к нему в номер. Он открыл дверь; вид у него был измученный. Я вошел в номер и твердо сказал ему прекратить истерику… К тому времени, когда я собирался уходить, он несколько успокоился. Моэм поразил меня тем, что обнял меня. И я понял, что он остался совсем один».
Хэкстон был похоронен 9 ноября после отпевания в епископальной церкви на Мэдисон-авеню. Для Моэма, который редко бывал на похоронах, эта процедура обернулась непереносимой мукой. Во время отпевания он не смог совладать со своими чувствами и разрыдался. После похорон к нему подошла Элеонора Стоун Переньи и попыталась его успокоить: «Я не могу видеть, как вы страдаете», и затем добавила, что, возможно, смерть избавила Хэкстона от тягот старости. Не произнеся ни слова, Моэм отвернулся и оставил ее одну. Больше он никогда не встречался с ней.
Пролитые Моэмом слезы на похоронах Хэкстона можно было понять. Он плакал о прошлом, об утрате большого периода своей жизни, которая была такой насыщенной. С Хэкстоном они совершили не одно путешествие в самые отдаленные уголки мира и с его уходом из жизни исчезли все самые счастливые воспоминания.
В то же время Моэм ощущал и чувство вины. Он винил себя за то, что не сделал большего, чтобы спасти друга. Возможно, ему следовало бы проявить больше твердости и не допускать частого употребления Хэкстоном спиртного или поместить его в лечебницу раньше.
Ностальгия и чувство вины, безусловно, усугубили его переживания. Но главной причиной, конечно, была утрата любви. Он знал, что не было и никогда не будет никого, к кому он испытывал бы такую страсть и с кем бы мог разделить все пережитое. В более ранние годы жизни с Хэкстоном он испытывал ответную любовь, которой, как он считал, ему всегда так недоставало. Позднее, по мере того, как страсть уступила место сердечной дружбе, наступил кризис, вызванный пристрастием Хэкстона к спиртному и его распущенностью, а также напряженностью в отношениях, порожденной неравенством их положения. И все же вплоть до самого конца, если не считать двух последних лет, их связывало то, что нельзя не назвать любовью.