Накануне 80-летия Моэма в его честь был устроен банкет в клубе «Гаррик», членом которого он являлся в течение пятидесяти лет. Такой чести были удостоены лишь три других писателя — Диккенс, Теккерей и Троллоп.
На следующий день после своего 80-летия Моэм вместе с Лизой и Фредериком посетил устроенную газетой «Таймс» в одном из книжных магазинов выставку рукописей его произведений, экземпляров первых изданий, театральных программ и фотографий, сделанных по негативам фильмов, поставленных по его произведениям. Присутствовавший при этом посещении писатель Т. Страхан отмечал, что в окружении этих свидетельств своей славы Моэм «чувствовал себя неловко, но проявлял огромное терпение, которое требуется при проведении подобного рода скучных мероприятий. Он вежливо приветствовал пожиравших его глазами разряженных дам и был само достоинство. Я думаю, тот вечер с необычайной силой показал популярность Моэма и свойственную ему скромность».
На свое 80-летие он получил свыше 1200 поздравительных писем и телеграмм. Поскольку он всегда пунктуально отвечал на полученные письма, Серл в течение нескольких недель не разгибая спины провел за пишущей машинкой.
Во время торжеств, связанных с 80-летием, правительство Великобритании, по-видимому, обнаружило, что оно оказалось чуть ли не единственным институтом, официально не выразившим признание автору. Спустя несколько месяцев при ежегодном награждении по случаю дня рождения королевы писатель был удостоен ордена Кавалеров почета, учрежденного в 1917 году и врученного не более чем шестидесяти пяти получателям, среди которых в тот момент числились Черчилль и Эттли. Моэму орден вручила сама королева во время скромной церемонии в Букингемском дворце, после чего он беседовал с ней в течение четверти часа.
К чувству радости по случаю получения ордена Кавалеров почета примешивалась неудовлетворенность. Моэм как-то признавался одному из друзей, что его несбывшейся мечтой является получение им аристократического титула. «В глубине души я знал, что никогда не получу дворянского звания, но вопреки всему я надеялся, что когда-нибудь оно будет мне пожаловано».
Очевидно, главной причиной такого отказа являлся гомосексуализм писателя. Правда, Хью Уолполу, находившемуся в длительной связи с полицейским Гарольдом Чиверсом, титул дворянина все же был пожалован. Но он эту связь всегда тщательно скрывал, а об отношениях Моэма с Хэкстоном, к которым примешался шумный бракоразводный процесс с Сири, было широко известно в политических и литературных кругах Англии. Однако Франция, что, отнюдь, неудивительно, давно наградила его орденом Почетного легиона.
Моэм все же пытался скрывать свои сексуальные наклонности от широкой публики. Когда его племянник Робин в 50-х годах написал роман «Дурные люди» о гомосексуалистах и дал Моэму рукопись для ознакомления, тот высказал ему свои опасения: «Вчера я начал читать твой роман и не мог отложить его в сторону. Он прекрасен. Это самое лучшее из всего, что ты создал. Но сказав это, я должен тебя предупредить: „Если ты опубликуешь его, это поставит крест на твоей карьере писателя. У публики он вызовет отвращение, критики осудят его и ты потеряешь большую часть своих читателей“». Моэм публично так и не признавал своего гомосексуализма до конца жизни и предпочел, чтобы его роман «Морис», посвященный этой теме, был опубликован после его смерти, когда к этой теме в Англии начнут относиться либерально.
Вплоть до последних дней жизни Моэм опасался, что его интимные стороны жизни станут известны широкой публике. Очевидно, именно этим объясняются принимаемые им энергичные меры для того, чтобы после его смерти о нем было известно как можно меньше. Еще в 30-х годах он всячески отказывался сотрудничать с литераторами, желавшими написать его биографию, а в своем завещании обязал исполнителей его воли никоим образом не сотрудничать с лицами, планировавшими заняться его жизнеописанием. В 50-х годах вместе с Серлом он иногда устраивал «вечера, посвященные сожжению неопубликованных рукописей и писем», полученных от известных писателей того времени — Г. Уэллса, Т. Элиота, Ребекки Уэст, Арнолда Беннета и других. В 1957 году он через английскую прессу обратился к друзьям и знакомым с просьбой уничтожить все полученные от него письма: «Я не хочу, чтобы вы сочли эту просьбу проявлением невежливости. Меня беспокоит, что мои письма могут быть опубликованы. Я считаю их своим сугубо личным делом и не могу представить, чтобы после моей смерти они могли иметь какую-нибудь ценность». Однако лишь немногие из друзей откликнулись на эту просьбу.