Возможно, что пребывание писателя в клинике действительно придало ему новые силы; впрочем, и в старости он всегда выглядел моложе своих лет. Оглядываясь назад, Серл и многое другие друзья Моэма говорили, что природа дала его телу здоровье, у которого в последние годы произошел разлад с разумом.
В течение последних примерно четырнадцати лет жизни писателя его личным врачом был Георгий Розанов, имевший клинику в Ницце. Среди его пациентов были Грэм Грин, король Ибн-Сауд, король Фейсал, Черчилль, лорд Бивербрук, Галуст Гульбикян. Впервые Моэм обратился к нему за консультацией в середине 50-х годов, после отказа писателя от услуг врачей, которые пытались изменить его личную жизнь. Как это бывало с ним всегда, он сначала «испытал» нового врача на Серле, которого Розанов осматривал в своем кабинете на бульваре Виктора Гюго в то время как Моэм спокойно наблюдал сидя в углу. Понравившийся ему врач был приглашен на виллу «Мореск» и вскоре стал личным врачом писателя.
По словам Розанова, Моэм проникся к нему доверием после прохождения первого курса лечения по системе Ниханса. Организм писателя и его компаньона негативно реагировали на вытяжку, поэтому Розанову потребовались значительные усилия, чтобы нейтрализовать ее отрицательное воздействие. После нескольких недель лечения писатель и его компаньон почувствовали улучшение. И хотя Моэм еще дважды проходил курс у Ниханса, Розанов утверждал, что он вреден для Моэма.
Розанов лечил писателя вплоть до последних дней его жизни. Обычно он осматривал Моэма раз в две недели, но иногда бывал на вилле три раза в неделю, а порой три раза в день. Чаще всего он помогал ему восстанавливать силы после длительных пребываний Моэма в Лондоне. Как-то в апреле 1957 года он был вызван среди ночи к Моэму, у которого случился острый приступ нефрита, и писатель буквально корчился от боли. После введения двойной дозы морфия Моэм проспал двадцать четыре часа. Когда на следующий день Розанов, радостный от того, что Моэму стало лучше, прибыл на виллу, он услышал гневные слова: «Убирайтесь к черту! — закричал пациент. — Вы чуть не отправили меня на тот свет своими треклятыми лекарствами!». Через несколько минут он успокоился и тут же извинился за свою выходку. За исключением этого случая писатель, по словам Розанова, всегда был предупредителен и вежлив. Если Моэм опаздывал на прием хотя бы на минуту, он всегда приносил извинения: «Мне неприятно, что я заставил вас ждать, доктор. Для вас время гораздо дороже, чем для такого старика, как я». Хотя Моэм не платил врачу ни сантима больше того, что указывалось в чеке, писатель часто привозил ему подарки после своих поездок в Азию, Африку и другие страны. Когда он узнал, что Розанов собирает автографы, Моэм приложил немало усилий, чтобы собрать автографы у своих многочисленных и именитых знакомых, и подарил их врачу. Он не раз приглашал Розанова пообедать с ним в компании с Черчиллем, которым они оба восторгались. Когда кандидатура Розанова, уже награжденного Военным крестом и медалью за участие в движении Сопротивления, был выдвинута на награждение орденом Британской империи, Моэм написал лестное рекомендательное письмо.
Розанов утверждал, что Моэм сохранил отличное здоровье вплоть до конца 50-х годов. Старческая слабость взяла над ним верх лишь в последние два-три года. Разрушение происходило столь стремительно, что не могло не вызывать удивления, особенно если учесть, что оно протекало в организме человека, всегда отличавшегося «отменным физическим и психическим здоровьем».
С годами черты лица Моэма постепенно приобрели резкость, а выступающая вперед челюсть стала еще более заметной; опущенные книзу уголки рта, казалось, выражали разочарование и недовольство. Именно такой образ писателя остался в памяти у нынешнего поколения. Забытым оказался облик привлекательного молодого человека викторианского периода и популярнейшего писателя в зрелые годы. После его смерти в отношении его лица употреблялись самые различные эпитеты — «рептильный», «ящерный», «лягушачий», «ястребиный», «мефистофельский».
Моэм никогда не считал себя привлекательным, но в старости стал относиться к своей некрасивости спокойно. Как-то в 1957 году модный нью-йоркский фотограф Дороти Уилдинг предложила Моэму заретушировать отдельные морщины на его лице, но писатель запротестовал: «Ни в коем случае. Мне потребовалось восемьдесят лет, чтобы приобрести их. Как же я могу позволить вам удалить их за несколько минут».
Однако Моэм не проявил безразличия при виде своего, самого, пожалуй, точного и известного портрета, созданного в 1949 году Грэмом Сазерлендом. До этого Сазерленд никогда не писал портретов. Побывав как-то на обеде на вилле «Мореск», художник сказал одному из своих друзей, что если бы он был портретистом, он написал бы портрет Моэма. Писатель, услышав о проявленном к нему интересе со стороны художника, согласился позировать ему. Сазерленд произвел на свет шедевр, который стал поворотным пунктом в его карьере: за портретом Моэма последовали заказы от Черчилля, лорда Бивербрука и других знаменитостей.