В течение лета и осени 1961 года Лиза и ее муж видели, как часто меняется настроение отца. Хотя он обычно проявлял учтивость и расположение к окружающим, на него могли находить приступы необъяснимого гнева. Как-то после обеда он удалился в свою комнату, где начал угрожать находившимся за сотни километров дочери и ее мужу: «Я им покажу! Я их вышвырну на улицу, только там им и место! Я с ними рассчитаюсь! Сукины дети!» Эти приступы паранойи, по словам Серла, стали случаться с ним за год до этого, и с тех пор становились все более частыми и принимали все более острую форму. Они сопровождались порой швырянием посуды или предметов мебели.
Другим симптомом утраты им способности здраво и логично рассуждать и принимать разумные решения стала неожиданно пришедшая ему в 1961 году в голову идея навсегда покинуть виллу «Мореск» и поселиться где-нибудь в другом месте. На пресс-конференции, устроенной в Лондоне после своего приезда, Серл объявил: «Поверьте мне, на этот раз он останется в Лондоне надолго». Когда Моэм опроверг эти слова своего секретаря, заявив, что вернется на мыс Ферра через два месяца, Серл «поправил» себя: «Совершенно верно. Он вернется, чтобы завершить свои дела». Двадцатого октября в письме Клаусу Джонасу Серл сообщал, что через несколько недель они переберутся на постоянное местожительство в Швейцарию и, возможно, никогда уже не вернутся на виллу «Мореск».
Существует несколько предположений относительно этого нехарактерного для писателя импульсивного принятия решения. Согласно одному из них, развившаяся у него мания преследования состояла в том, что Лиза и ее муж стремятся завладеть его виллой. Когда дочь попыталась успокоить его и заявила, что он, конечно же, может жить в ней до конца своих дней, писатель ответил, что его богатый сосед собирается купить виллу, чтобы снова вернуть ее ему.
Возможно, причиной его подозрительности и затмения разума была подсказанная кем-то мысль о том, что переезд в Швейцарию позволит избежать налога на наследство. Подтверждение этому можно найти в его письме Энн Флеминг, в котором он писал, что, как его убедили, проживание в Швейцарии в течение шести месяцев ежегодно даст ему возможность платить более низкие налоги, а его родственникам практически избежать налога на наследство после его смерти. Если учесть неотступно преследовавшую его в старости мысль о деньгах и его растущий страх остаться без пенса в кармане, вполне можно допустить, что перспектива сохранить свое богатство таким образом выглядела привлекательной.
В конце ноября Моэм и Серл совершили поездку в Лозанну, но через две недели Моэм заскучал и вернулся на юг Франции, окончательно смирившись с идеей провести последние дни на мысе Ферра. Он вернулся домой простуженный, и 16 декабря его осмотрел Розанов. На следующий день врач заверил любопытствующую прессу в том, что писатель поправляется и, более того, продолжает работать. Однако вскоре здоровье Моэма резко ухудшилось, и 23 февраля сам писатель сообщил Робину, что уже несколько недель находится под наблюдением врачей. Тридцать первого марта Серл пишет Джонасу, что «Моэм очень болен: он крайне медленно поправляется и ужасно слаб». Неделю спустя писатель пишет Энн Флеминг о продаже через пять дней картин и добавляет, что «он подумывает о том, чтобы сесть на корабль и махнуть куда-нибудь, все равно куда».
Содержащаяся в письме нота отчаяния и стремление прибегнуть к старому способу, позволяющему избежать принятия вызывавших у него раздражение решений, указывало на то, что Моэм понимал, какую бурю вызовут его действия. Десятого апреля в «Сотбис» в присутствии 2500 покупателей — рекордного числа лиц, когда-либо участвовавших в аукционе этой известной формы, — было продано тридцать пять полотен из коллекции Моэма. «Смерть арлекина» Пикассо принесла 80 000 фунтов стерлингов, «Плотина в Цааме» — 40 000 фунтов, а «Желтый стул» Матисса была приобретена за 38 000 фунтов стерлингов. От продажи всех картин было выручено 523 880 фунтов стерлингов, или почти 1,5 млн. долларов.