Травма, полученная от переезда из уютной и знакомой квартиры на авеню д’Антэн в дом приходского священника, усугубилась увольнением его няни. Много лет спустя писатель жаловался своему племяннику, что няню рассчитали в тот же день, как он приехал в Уитстебл. «Сразу же после моего приезда в дом священника дядя объявил мне, что моя няня должна вернуться обратно, потому что он не в состоянии платить ей. После смерти отца и матери няня оставалась единственным человеком, которого я любил. Она напоминала мне о любви и радостных минутах, которые я испытывал, живя на авеню д’Антэн. Она была моим единственным другом. Мои старшие братья жили отдельно, няня же всегда находилась рядом со мной и ее любовь ко мне была взаимной. Она оставалась последним звеном, связывавшим меня с матерью. И в первый же день я ее лишился».
«Я никогда не забуду горечи тех лет», — признавался Моэм, оглядываясь назад. Причиненная в детстве боль невыносимо жгла его душу всю жизнь. «Он всячески избегал говорить о годах своего детства», — вспоминал Гамильтон Бассо в 1945 году.
Моэм дал портреты священника и его жены в двух своих романах: саркастически в «Бремени страстей человеческих» и с некоторой симпатией в «Пирогах и пиве». Судя по отзывам всех, кто знал дядюшку писателя, преподобный Моэм был ограниченным, недалеким человеком, которого отличали высокомерие, педантизм и снобизм. Его жена, немка Софи, при своей чопорности и строгости не была лишена доброты. Когда Уилли появился в их доме, им уже перевалило за пятьдесят. Детей у них никогда не было, и они, конечно, не были готовы взять на себя воспитание впечатлительного мальчугана, только что потерявшего родителей. Размеренная жизнь прихода отражала характер и привычки его пастыря. Поэтому Уилли неоднократно давалось понять, что своим приездом он нарушил царивший в доме порядок.
Когда юный Моэм немного прижился в новой семье, священник и его жена привязались к нему, причем в отношении Софи такая привязанность была взаимной. Даже дядя, которого Уилли недолюбливал, служил ему подчас душевной опорой, о чем можно судить по следующему замечанию из «Бремени страстей человеческих»: «Сначала он стеснялся дядюшки, но постепенно привык к нему. Порой на прогулке он брал священника за руку, и от ощущения защищенности ему становилось легче».
Как бы то ни было, опекунство Генри и его жены Софи в какой-то степени облегчило положение сироты. Но и теперь мирок, в котором оказался маленький Уилли, оказался непрочен. Судя по сообщениям местной газеты «Уитстебл таймс», здоровье священника и его жены начало сдавать. Менее чем через два года после прибытия Уилли его опекуны были вынуждены отправиться на лечение в Европу из-за болезни тетушки, которая скончалась в 1892 году. В июле 1887 года преподобный Моэм полтора месяца лечился в Виши, но в 1888 году силы, по-видимому, окончательно оставили его, и он вновь отправился на зиму на континент.
Генри Моэм пробыл в Европе восемь месяцев, прежде чем в июне 1889 года смог возобновить выполнение своих обязанностей. Он скончался восемь лет спустя, вскоре после выхода первой книги Сомерсета Моэма.
Моэм не упоминает о болезни дяди ни в одной из своих автобиографических работ; поэтому трудно предположить, какие чувства он испытывал в тот момент. Потеряв обоих родителей в результате неизлечимой болезни, он, должно быть, думал о возможности утраты родственников и опасности второй раз оказаться сиротой. В этом случае опеку над ним взял бы партнер отца Альберт Диксон, и неизвестно, какова была бы его дальнейшая судьба.
Хотя Моэм нашел кров у служителя церкви, он не мог не испытывать чувства отчужденности, неожиданно оказавшись в семье не питавших к нему особой любви родственников. Ребенок был лишен ласки, столь необходимой ему в тот период. И нет более убедительного доказательства этому, чем признание, сделанное им в дневнике в возрасте 63 лет: «Он испытал так мало любви в детстве, что в более поздние годы проявление этого чувства смущало его. Он стеснялся и ощущал неловкость от чьего-либо замечания о том, что у него красивый нос или загадочный взгляд. Он не знал, что ответить на комплимент в свой адрес, а любые знаки внимания приводили его в замешательство».
Дом священника представлял собой довольно большое желтое здание, построенное несколько в стороне от центра, но прямо на дороге, ведущей в Кентербери, примерно в миле от церкви Всех святых. К дому, выходившему окнами на церковное поле, примыкал сад. Рядом располагалась конюшня и навес для экипажей. При всей своей скупости чета Моэмов держала садовника и двух слуг. Вход в дом, похожий на паперть и открывавшийся лишь при визите важных персон, располагался как раз напротив выезда с прилегавшего к дому участка. Прямо над входом, на втором этаже, находилась крохотная комнатка, служившая для Уилли спальней, — «маленькая комнатушка для маленького ребенка», — как скажет Филип в «Бремени страстей человеческих». Именно здесь будущему писателю предстоит коротать дни в одиночестве и предаваться мечтам о том времени, когда он станет сам распоряжаться своей судьбой. Много лет спустя Моэм снова поднимется по знакомым ступенькам, войдет в эту комнату, и на него нахлынут воспоминания о далеких годах детства.