В июле и в августе Моэм был занят, работая одновременно над несколькими произведениями. В это время проходили репетиции пьесы «Наши благоверные», которая наконец-то должна была быть поставлена в Англии. Кроме того, он вносил правку в несколько более ранних пьес и писал рассказы для журнала «Космополитен». Неожиданно его присутствие потребовалось в Америке, где проходили репетиции «Последней капли». Он был рад представившейся ему возможности совершить поездку за океан, потому что это означало новую встречу с Хэкстоном.
В середине сентября Моэм отплыл на «Аквитании» в Нью-Йорк, где он и Хэкстон сняли очень удобную квартиру на 59-й улице. Как-то Моэм отправился в театр вместе с Чарли Чаплиным и был поражен восторженным приемом, оказанным актеру публикой, испытав при этом даже некоторое чувство зависти. Во время пребывания в Нью-Йорке он передал журналу «Космополитен» три новых рассказа. Ему было приятно узнать, что журнал заказал ему еще восемь рассказов, обязавшись заплатить по 2500 долларов за каждый.
После визита в Вашингтон Моэм на корабле «Маджестик» вернулся в Англию. В начале февраля 1924 года писатель отправляется в Париж, а буквально через четыре дня вместе с Хэкстоном совершает поездку в Испанию для совершенствования испанского языка и для того, чтобы на следующий год совершить путешествие в Южную Америку, которую он рассматривал как заманчивую вылазку на новую территорию.
Моэм отправился в Южную Америку через Нью-Йорк, куда он отплыл на пароходе «Маджестик» 17 сентября. По прибытии туда он получил печальное сообщение о болезни невесты Элансона, что не позволило его американскому другу сопровождать Моэма в поездке по Центральной Америке. Пребывание в Нью-Йорке, как всегда, оказалось интересным, но Моэма разрывали на части приглашениями на различного рода обеды, приемы, вечера, деловые встречи, интервью с прессой. Кроме того, за десять дней пребывания в городе он побывал на десяти спектаклях. Поэтому он с облегчением покинул Нью-Йорк и направился в Новый Орлеан.
На этот раз он вез с собой копию романа «Татуированная графиня», подаренную ее автором Карлом Ван Вехтеном, с которым познакомился за несколько дней до этого и дружба с которым будет продолжаться многие годы. Ван Вехтен, в течение нескольких десятилетий являвшийся заметной фигурой в Нью-Йорке, был плодовитым автором романов, эссе, критических статей. К тому же он увлекался фотографией и негритянской культурой, став одним из первых поклонников музыки и литературы чернокожего населения. Он как никто другой знал все закоулки Гарлема. Клубы этого района Нью-Йорка с многочисленными джаз-оркестрами притягивали к себе белых, которые могли в них хоть в какой-то степени ощутить заразительную, исходящую, казалось, из человеческих глубин и вместе с тем грубоватую энергию, которой недоставало их собственной культуре и на пути к ощущению которой стояли заложенные в их сознании запреты.
Именно эта энергия и раскованность итальянцев и испанцев, а еще в большей степени непосредственность коренных жителей Полинезии привлекали к себе Моэма. За год до этого во время посещения писателем Нью-Йорка один из журналистов, освещая его поездку, отмечал: «Создается впечатление, что Моэму претят безжизненные, веками выработанные, тщательно соблюдаемые и кажущиеся ему искусственными элементы современной цивилизации. Где-то глубоко в нем обитает пещерный человек; при этом сам Моэм — слишком культурен, чтобы выпустить его на волю». Моэм охотно откликнулся на предложение Ван Вехтена познакомиться с жизнью Гарлема.
В начале ноября в Мексике Моэм встретился с другим писателем, Д. Г. Лоренсом, который верил в необходимость «выпустить пещерного человека на волю» и в отличие от Моэма был готов сделать это. Хотя в жизни обоих художников матери сыграли доминирующую роль, и скрытый гомосексуализм Лоренса, возможно, побудил Моэма проникнуться некоторой симпатией к своему коллеге по перу, между ними было мало общего.
Перед тем как покинуть Мексику, Моэм и чета Лоренсов встретились на обеде в доме у вдовы Силии Наттол, которая была археологом. Во время обеда жена Лоренса Фрида поинтересовалась у Моэма его впечатлениями о Мексике, на что тот ответил: «Вы хотите узнать, восхищаюсь ли я людьми, носящими широкополые шляпы?» Вслед за этим замечанием, вспоминала Фрида, «весь обед прошел в обменах колкостями». «Желчный, несчастливый человек, — жалела Моэма Фрида. — Он не получает удовольствия от жизни. Мне кажется, что, как и большинство писателей, он разрывается между двумя крайностями: он не может примириться с ограниченностью лиц, в кругу которых вращается, и в то же время не верит в жизнь, протекающую за пределами этого круга. Он — отстраненный наблюдатель жизни и ее критик, ничего больше».