Моэм и его жена были разведены в Ницце 11 мая 1929 года по причине несовместимости характеров. Писатель согласился выплатить бывшей жене единовременную сумму в размере 12 000 фунтов стерлингов и выплачивать в год по 2400 фунтов до тех пор, пока Сири не выйдет снова замуж, а также 600 фунтов на содержание Лизы. Кроме того, у Сири оставался полностью меблированный дом на Кингз-роуд и принадлежавший семье «Роллс-Ройс».
Развод остался почти незамеченным в английской прессе. «Таймс» вообще не сообщила о нем, а в Америке «Нью-Йорк таймс» посвятила ему два предложения. Правда, Моэм опасался, что Сири начнет распускать слухи об их семейной жизни, причинах распада брака и о его отношениях с Хэкстоном. Несмотря на опасения писателя, Сири, очевидно, обсуждала детали развода не более, чем это обычно делают другие. Дэвид Герберт, например, вспоминал, что «она старалась не делиться своими переживаниями». Ее друзья знали о боли, которую причинил ей развод, и о мстительности, проявленной по отношению к ней бывшим мужем. Если она как-то и нарушила молчание по этому поводу, это произошло, как ни странно, оттого, что она продолжала любить Моэма, сохранив свое чувство к нему на многие годы.
Раймонд Мортимер утверждал, что Сири обожала Моэма даже после развода и постоянно интересовалась его делами и здоровьем. Ребекка Уэст вспоминала, что как-то после обеда они оказались в одной машине с лордом Ловатом. Когда тот вежливо поцеловал Сири, та воскликнула: «Молчите, молчите, не говорите ни слова, а то я подумаю, что вы — Уилли». Ее знакомый, американец Биверли Николс, писал: «Она любила Уилли и продолжала любить его до конца жизни. Самым убедительным свидетельством этого чувства служит ее поведение незадолго до смерти. Она уже была прикована к постели, но все еще пыталась выглядеть привлекательной, надеясь, как оказалось напрасно, что он [Моэм] навестит ее».
Если вся жизнь Сири после развода была окрашена какой-то странной любовью к своему бывшему супругу, то чувство Моэма к ней приняло необъяснимо болезненную нетерпимость. Алан Серл и французский писатель Андре Давид, хорошо знавший Моэма в 30-е и 40-е годы, подтверждают чувство острой неприязни писателя к своей бывшей жене. Герберт Уэллс как-то заметил, что Сири не сознавала всей глубины отвращения, которое Моэм питал к ней, и не прекращала надеяться на его возможное возвращение.
Чем объясняется столь глубокое неприятие бывшей жены Моэмом, эта чуть ли не патологическая ненависть к ней? Он жаловался на высокие алименты, но для такого богатого человека, как он, их размер был совсем незначителен. Ему не нравилось, что Сири растит из дочери пустышку, внушая ей, что выгодный брак — единственная важная цель женщины в жизни. Однако с разводом жена освободила его от обязанностей воспитывать ребенка, которые в течение почти десяти лет он считал для себя обременительными.
Его ненависть, должно быть, таилась в глубинах его души и объяснялась нежеланием смириться с крахом, каковым представлялся ему распад семьи. По его собственному признанию, он пытался убедить себя в том, что на три четверти является нормальным мужчиной и пытался доказать это вступая в связь с женщинами. Он заключил брак с Сири, чтобы покончить с гомосексуализмом. Когда стало ясно, что их союз ни к чему не приведет, он переложил свою вину за его развал на нее. Когда Сири купила виллу в Ле-Туке, где они могли бы жить составляя своего рода любовный треугольник, она тем самым вынудила мужа отказаться от нее в пользу Джеральда Хэкстона. Выступая инициатором развода, она заставила его в глубине души признать, что развода желает он.
В какой-то степени Сири, безусловно, была виновата в случившемся, но она не заслужила ненависти, которую он к ней питал. Она как постоянное напоминание его собственного краха в жизни продолжала раздражать его и после своей смерти. Кроме того, если порой Моэм высказывал свою неприязнь к ней некоторым своим близким друзьям, на людях он в свойственной ему манере старался соблюдать приличия и выглядеть безразличным. В автобиографической книге «Подводя итоги» не ощущается ни малейшего признака того, что развод выбил его из привычной колеи. Однако в глубине души ненависть терзала, душила его и не давала покоя вплоть до самой старости, когда он уже не мог контролировать себя. На закате жизни созданный им самим себе образ Сири вновь посетил его болезненный разум и подтолкнул его к последнему, непоправимо трагическому шагу.
