«Когда на приеме по случаю премьеры мы все направились к столу, Моэм поинтересовался:
— А г-где эта малышка?
— Наверное, осталась в театре, — высказал кто-то предположение.
— П-почему?
— Она немножко расстроена.
Моэм нахмурился и тут же послал своего шофера с поручением доставить актрису на банкет. До ее приезда Моэм спросил у режиссера, что так расстроило актрису. Тот признался, что остался недоволен ее игрой и прямо сказал ей об этом. При этих словах лицо Моэма приняло холодное выражение. Он пригрозил режиссеру, что если тот попытается произвести какие-нибудь изменения в составе актеров, театр потеряет право на постановку пьесы.
Когда Мэгги, вся заплаканная и жалкая, появилась на приеме, Моэм усадил ее справа от себя за столом и провел с ней весь вечер за беседой, как если бы она была исполнительницей главной роли».
Это проявление чуткости и участия не было единичным случаем. Когда Фредерик Рафаэль, тогда еще делавший только первые шаги в литературе, гостил у Моэма, маститый писатель проявил по отношению к начинающему коллеге необыкновенную предупредительность, лишенную какой бы то ни было снисходительности. Рафаэль вспоминал позднее: «Более всего мне запомнилось, что он вел себя так, будто мы были коллегами. Трудно представить более доброжелательное и располагающее отношение к абсолютно неизвестному молодому человеку, к тому же не издавшему еще ни одной книги».
Биверли Николс, описывая Моэма, каким он его знал в 1927 году, указывал на «незаметную благотворительность» и «застенчивую щедрость» писателя. Его действия часто принимали характер не только совета или словесного поощрения лиц, с которыми он сталкивался в жизни. В 40-х и 50-х годах, когда молодой писатель Джордж Баллок болел туберкулезом, Моэм регулярно оплачивал его счета за лекарства и лечение в санаториях. Когда Джордж Реймонд обратился к Моэму с просьбой пожертвовать средства для театра «Кембридж артс», тот ответил: «Ты же знаешь, что я не могу отказать тебе ни в чем» и тут же выписал чек на 300 фунтов стерлингов.
Моэм как-то узнал от своего издателя, что Ричард Олдингтон, произведениями которого он восхищался, но с которым не был близко знаком, испытывает «горечь одиночества и живет на грани нищеты» где-то в центральной части Франции. Зная, что Олдингтон из-за свойственной ему гордости и упрямства ни за что не согласится принять подарок открыто, Моэм договорился с издателем Хайнеманом заказать Олдингтону книгу, аванс за которую Моэм согласился оплатить сам. Затем, покрыв значительное расстояние, он приехал поздравить его и передать деньги, но Олдингтон, догадавшись, что Моэм его обманывает, отказался принять аванс, сочтя этот жест благотворительностью.
Каким образом эти проявления доброты и щедрости, далеко не единичные в жизни Моэма, могли сочетаться с распространенным мнением, что он скупой и мстительный человек? Конечно, его репутация не в полной мере отражает то, каким он был на самом деле. На нее повлияли якобы свойственные ему цинизм и эгоистичность, а также резкость его публичных заявлений. Несдержанные нападки на бывшую жену в мемуарах и шок публичного разрыва с дочерью оставили о нем дурную славу, которая не вяжется с его поведением в течение большей части его долгой жизни.
Нет сомнения в том, что иногда Моэм мог очень обидеть человека, особенно в минуты гнева. Объектом его насмешек стали многие. Однако чаще эти обиды являлись результатом его острословия: он не всегда сознавал, как глубоко может ранить слово. В «Бремени страстей человеческих» он пишет, как остроумие Филипа обижало многих людей больше, чем он этого хотел, и бывал удивлен, когда «жертвы» так остро реагировали на его слова. Моэм вырос в тот век и в той среде, когда быстрый ум и острый язык были в большой цене. Однако, как отмечал Фредерик Рафаэль, Моэм никогда «в полной мере не понимал, что тем, кто не обладает даром острого слова, трудно провести грань между отточенной и обидно разящей фразой».
Порой слова, сказанные Моэмом в определенном контексте, приобретали иной смысл, поскольку недоброжелательность часто порождает сплетни и придает пикантность воспоминаниям. Одним из самых отвратительных слухов, который неоднократно повторялся в течение многих лет, касался совета, данного Моэмом бывшей жене во время их случайной встречи в 1940 году в отеле «Дорчестер». Сири, как утверждала молва, почему-то ужасно боялась утонуть на судне, если в него попадет торпеда. Поэтому она спросила бывшего мужа, что ей делать, если корабль начнет тонуть. Моэм якобы дал ей простой совет: «Г-глотай воду, Сири, г-глотай воду». Потрясенная жена, по словам хулителей писателя, залилась слезами.