Теологическая интерпретация природы предопределила аналогичное истолкование человека. На земную жизнь богословы смотрели в лучшем случае как на подготовку к жизни «небесной». Католический собор в стиле высокой готики с его устремленностью ввысь был ярким архитектурным символом средневековой концепции человеческого существования. Человек — вершина божьего творения в центре мира — изображался в этой концепции одновременно как ущербное и греховное, «виноватое» перед богом существо.
Идеалом человека стала не гармонически развитая личность, что характерно для эпохи античности, а подвижник-аскет, неустанно ищущий контакта своей души с богом путем регулярных молитв, постов и бдений. Популярен был отказ от житейских благ и в среде миноритов, нищенствующих монахов, к ордену которых принадлежал сам Оккам. Однако позднее принцип умеренности был поднят на щит в демократических «ересях» как форма протеста против института частной собственности.
Теологическая интерпретация общественной жизни исходит из тезиса о том, что подлинный смысл истории задан уникальным событием — воплощением божьего слова. Эллинско-римскому физическому космосу теологи противопоставили мировую историю в библейской интерпретации, поскольку для них историческая истина скрыта в аллегорических по своей природе текстах Библии. Следуя Августину Блаженному (354—430), полагали, что историей правит божественное провидение. Целью истории, по мнению средневековых теологов, является полное торжество христианства в масштабе всего человечества, которому надлежит отказаться от светского общества как безусловного достояния дьявола в пользу идеального божьего града христианской церкви и связанной с ним «общины святых».
Эта телеологическая концепция исторического процесса подкреплялась соответствующей практикой церковных организаций. Невзирая на свою лицемерную проповедь отрешенности от всего земного, церковь стала крупнейшим собственником (сосредоточив в своих руках треть возделываемых в Западной Европе земель) и жестоким эксплуататором крестьянства. Внутри церкви сложилась своя четко разработанная и «многослойная» должностная иерархия, весьма приспособленная для гонения всех прогрессивных социальных движений. Началось интенсивное искоренение «языческих» традиций, которые в связи с этим предавались анафеме. Велось яростное преследование малейшего проявления свободы мысли, которое клеймилось как «еретическое».
Однако утверждение гегемонии церкви было сложным и длительным историческим процессом. Полная идеологическая победа и всевластие давались ей нелегко, никогда не были абсолютными, а к XIV в. кульминация господства церкви осталась позади. Этому ослаблению церковного диктата способствовали и блестящие памфлеты Уильяма Оккама.
Ф. Энгельс писал: «Догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона ...это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя» (5, 360—361). О зависимости средневекового естествознания от тогдашней теологии Энгельс специально говорит в «Диалектике природы» (см. 6, 347). Лишь в связи с преодолением этой зависимости в эпоху Ренессанса можно, по его мнению, говорить о начале действия закона ускоренного развития науки (см. там же, 347—348).
Ф. Энгельс метко охарактеризовал существо духовной супремации церкви в эпоху феодализма. Не случайно поэтому схоластика стала служанкой богословия. Однако было бы заблуждением считать, что ею не обсуждались серьезные философские проблемы, хотя и прикрытые зачастую теологической оболочкой. Философский аспект был присущ уже трем основным проблемам того времени (IV—V вв.), которое можно считать преддверием схоластики.
Первая проблема была сформулирована на сугубо теологическом языке и касалась вопроса о троичности божества. Она послужила одним из источников для возникновения философской проблемы универсалий (понятий высоких ступеней абстракции) и в определенном смысле провоцировала размышления о соотношении категорий единичного, частного и всеобщего. Вторая проблема, христологическая, формулировалась как вопрос о том, был ли Христос богом. Дискуссии вокруг нее способствовали постановке вопроса о соотношении бога, мира и человека, а в конечном счете об отношении общества к личности и личности к обществу. Третья проблема, антропологическая, ставила вопрос, может ли человек «спастись» сам независимо от помощи со стороны церкви, и была тесно связана с категориальным вопросом о соотношении свободы и необходимости. Оккам утвердительно отвечает на этот вопрос. Кроме того, философскими аспектами, несомненно, обладали проблемы «доказательств» существования бога, отношений разума и веры, а также структуры бытия, проблемы добра и зла, «сотворения» мира и «бессмертия» души.