Before milk-white, now purple with love's wound,
And maidens call it love-in-idleness.
William Shakespeare «A Midsummer Night's Dream» Act II, Scene I, line 167—174.
Но Я смог увидеть стрелу огненную юного Купидона
Угасающей луны водянистой в целомудренных лучах,
И императорская приверженка прошла дальше
В девичьей медитации, свободной от фантазий.
И всё же, Я заметил, куда попала стрела Купидона.
Она упала на маленький западный цветок,
Ранее молочно-белый, теперь пурпурный от любовной раны,
И девицы называют это «любовью от безделья».
Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь» акт 2, сцена 1, 167—174.
(Литературный перевод Свами Ранинанда 31.08.2022).
Однако, по мере творческого взросления аллегорический язык Шекспира обретает более замысловатую, порой мифологическую форму, как в пьесе «Венецианский купец»:
— Confer!
________________
© Swami Runinanda
© Свами Ранинанда
________________
Original text by William Shakespeare «The Merchant of Venice» Act III, Scene II, line 1440—1481
This text is distributed for nonprofit and educational use only.
ACT III, SCENE II. Belmont. A room in PORTIA'S house.
Enter BASSANIO, PORTIA, GRATIANO, NERISSA, and Attendants
BASSANIO
So may the outward ss be least themselves:
The world is still deceived with ornament.
In law, what plea so tainted and corrupt,
But, being seasoned with a gracious voice,
Obscures the s of evil? In religion,
What damned error, but some sober brow
Will bless it and approve it with a text,
Hiding the grossness with fair ornament?
There is no vice so simple but assumes
Some mark of virtue on his outward parts:
many cowards, whose hearts are all as false
As stairs of sand, wear yet upon their chins
The beards of Hercules and frowning Mars;
Who, inward search'd, have livers white as milk;
And these assume but valour's excrement
To render them redoubted! Look on beauty,
And you shall see 'tis purchased by the weight;
Which therein works a miracle in nature,
Making them lightest that wear most of it:
So are those crisped snaky golden locks
Which make such wanton gambols with the wind,
Upon supposed fairness, often known
To be the dowry of a second head,
The skull that bred them in the sepulchre.
Thus ornament is but the guiled shore
To a most dangerous sea; the beauteous scarf
Veiling an Indian beauty; in a word,
The seeming truth which cunning times put on
To entrap the wisest. Therefore, thou gaudy gold,
Hard food for Midas, I will none of thee;
Nor none of thee, thou pale and common drudge
'Tween man and man: but thou, thou meagre lead,
Which rather threatenest than dost promise aught,
Thy paleness moves me more than eloquence;
And here choose I; joy be the consequence!
PORTIA
(Aside) all the other passions fleet to air,
As doubtful thoughts, and rash-embraced despair,
And shuddering fear, and green-eyed jealousy! O love,
Be moderate; allay thy ecstasy,
In measure rein thy joy; scant this excess.
I feel too much thy blessing: make it less,
For fear I surfeit.
William Shakespeare «The Merchant of Venice» Act III, Scene II, line 1440—1481.
АКТ 3, СЦЕНА 2. Бельмонт. Комната в доме ПОРЦИИ.
Входят БАССАНИО, ПОРЦИЯ, ГРАЦИАНО, НЕРИССА и Слуги
БАССАНИО
Так пусть же внешние проявления будут наименьшими сами собой:
Мир всё ещё обманут при помощи украшений.
В законе, что ни просьба, так с душком или продажная,
Но, бывающая приправленной любезной речью,
Затмевающей показ зла? В религии,
Что проклятая ошибка, но некого трезвого чела
Который будет благословлять это и одобрит текст,
Скрывая грубоватость с помощью прекрасного орнамента?
Там нет порока столь простого, но предполагающего
Некий знак его добродетели на внешних частях:
Сколь много трусов, чьи сердца всё также лживы
Как лестница из песка, всё же носят их на подбородках
Бороды Геркулеса и нахмурившегося Марса;
Кто внутри искал, наличие печени белой, как молоко;
И этим предполагал, что это экскременты доблести
Предоставив их опорным пунктом! Глянь на красоту,
И вы смогли узреть из этого, что приобреталось по весу;
Который здесь сотворил знамение в природе,
Сделавшее их светлее, чтоб облачить в то самое:
Как те, вьющие змеевидные золотистые локоны,
Которые делают бессмысленными подобные игры с ветром,
На воображаемой прекрасности, известной зачастую
Быть приданным для другой головы,
И черепа, что их породнит с гробницей.
Поэтому, украшение — есть только берег вероломный
В самом опаснейшем море; великолепный шарф
Вуаль красавицы индийской; одним словом,
Кажущаяся истина, какую выставили коварные времена
Чтоб заманить мудрейшего в ловушку. Поэтому, это аляповатое золото,
Тяжёлая еда для Мидаса, Я ничего не буду от тебя брать;
Ни ничего от тебя, ты — бледный и заурядный труженик
Между мужчиной и мужчиной: но зато ты, ты тощий проводник,
Который скорее угрожает, чем обещает чего-либо,
Твоя бледноватость двигает меня куда больше, чем красноречие;
И здесь Я выбрал наконец; и буду рад имеющемуся назначенью!