– Это он, Данглар, он заказал избить Дамаса и изнасиловать девушку.
– Понятно, что он. Но он еще и этакий местный царек, неприкосновенная персона французской промышленности.
– Мы его достанем.
– Не думаю, что министерство скажет нам за это спасибо, комиссар. Тут на карту поставлены огромные деньги и репутация страны.
– А мы и не будем никому говорить, тем более Брезийону. Достаточно информации просочиться в прессу, и через два дня эта сволочь уже не отмоется. Это подмочит ему репутацию, а потом окончательно свалит. Вот где вмешается правосудие.
– Прекрасно, – одобрил Данглар. – Я хотел еще сказать про мать Юрфена…
– Позже, Данглар. Сейчас я должен заняться ее сыном.
Ночные дежурные оставили на столе отчет. Антуан Юрфен, двадцати трех лет, родившийся в Ветиньи и проживавший в Роморантене, департамент Луар-э-Шер, упрямо стоял на своем и позвонил адвокату, который посоветовал ему молчать. С тех пор Антуан Юрфен не раскрывал рта.
Адамберг остановился у его камеры. Юноша сидел на кушетке, стиснув челюсти, играя желваками на костлявом лице и хрустя суставами худых пальцев.
– Антуан, – обратился к нему Адамберг, – ты сын Антуана. Отпрыск Эллер-Девиля, лишенный всего. Признания, отца, денег. Вместо них тебе досталось горе, оплеухи, побои. Ты тоже дерешься и рвешь зубами, но уже своего единокровного брата, Дамаса. Того, кто был признан, кому достались деньги. И который получил столько же пощечин, что и ты, если ты об этом не знал. У вас был один отец, вам доставались одни оплеухи.
Юрфен молчал, только кинул на полицейского взгляд, исполненный ненависти и в то же время беззащитный.
– Адвокат велел молчать, и ты повинуешься. Ты дисциплинированный и послушный, Антуан. Странная черта для убийцы. Если я войду к тебе в камеру, не знаю, набросишься ты на меня или свернешься клубочком в углу. А может, и то и другое. Я даже не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в том, что творишь. Ты только действуешь, мысли в тебе я не вижу. Дамас же, напротив, полон мысли, но совершенно беспомощен. Вы оба разрушители, ты действуешь руками, а он – головой. Ты меня слушаешь, Антуан?
Молодой человек сидел неподвижно, по его телу пробежала дрожь.
Адамберг отпустил решетку и отошел, ему было почти столь же мучительно видеть это дрожащее искаженное лицо, как и наивную невозмутимость Дамаса. Папаша Эллер-Девиль мог гордиться собой.
Камеры Клементины и Дамаса были в другом конце коридора. Клементина играла в покер с Дамасом, подсовывая карты под решеткой. За неимением лучшего играли на лепешки.
– Вам удалось поспать, Клементина? – спросил Адамберг, открывая решетку.
– Совсем не так плохо, – отвечала старуха. – Не как дома, но и здесь отдохнуть можно. Когда вы нас с мальчиком отпустите?
– Лейтенант Фруаси проводит вас в душ и даст белье. Откуда у вас карты?
– Это все ваш бригадир Гардон. Мы вчера неплохо вечерок скоротали.
– Дамас, – сказал Адамберг, – приготовься. Потом ты пойдешь.
– Куда? – спросил Дамас.
– Мыться.
Элен Фруаси увела старую женщину, а Адамберг подошел к камере Кевина Рубо.
– Ты выходишь, Рубо, вставай. Тебя переводят в другое место.
– Мне и здесь хорошо, – отозвался Рубо.
– Ты еще вернешься, – ответил Адамберг, широко открывая решетку. – Против тебя возбуждено дело за нанесение телесных повреждений и попытку изнасилования.
– Черт, – выругался Рубо, – я же на шухере стоял.
– Видно, стоялось тебе очень весело. Ты был шестым в списке. А значит, одним из самых опасных.
– Черт, я ведь все-таки пришел вам помочь. Помощь правосудию, это же зачтется?
– Убирайся. Я тебе не судья.
Два офицера вывели Рубо из здания уголовного розыска. Адамберг сверился с записями. «Угри, большая челюсть, чувствительный – Морель».
– Морель, кто сменил пост у дома Мари-Бель? – спросил он, взглянув на часы.
– Ноэль и Фавр, комиссар.
– И какого черта они там торчат? Уже половина Десятого.
– Наверно, она останется дома. С тех пор как Забрали ее брата, она не открывала магазин.
– Я еду туда, – объявил Адамберг. – Раз Юр-фен не хочет говорить, Мари-Бель расскажет мне, что он у нее вымогал.
– Вы так и пойдете, комиссар?
– Что значит «так»?
– Я имею в виду, в сандалиях? Может, вам одолжить что-нибудь?
Адамберг поглядел на свои голые ступни, белеющие между кожаными ремешками, не понимая, чем они плохи.
– А что вам не нравится, Морель? – искренне удивился он.
– Не знаю, – проговорил Морель, думая, как взять свои слова назад. – Вы же начальник.
– Ах вот что, – понял Адамберг. – Не солидно выгляжу, Морель? Вы об этом?