— Адвокат велел молчать, и ты повинуешься. Ты дисциплинированный и послушный, Антуан. Странная черта для убийцы. Если я войду к тебе в камеру, не знаю, набросишься ты на меня или свернешься клубочком в углу. А может, и то и другое. Я даже не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в том, что творишь. Ты только действуешь, мысли в тебе я не вижу. Дамас же, напротив, полон мысли, но совершенно беспомощен. Вы оба разрушители, ты действуешь руками, а он — головой. Ты меня слушаешь, Антуан?
Молодой человек сидел неподвижно, по его телу пробежала дрожь.
Адамберг отпустил решетку и отошел, ему было почти столь же мучительно видеть это дрожащее искаженное лицо, как и наивную невозмутимость Дамаса. Папаша Эллер-Девиль мог гордиться собой.
Камеры Клементины и Дамаса были в другом конце коридора. Клементина играла в покер с Дамасом, подсовывая карты под решеткой. За неимением лучшего играли на лепешки.
— Вам удалось поспать, Клементина? — спросил Адамберг, открывая решетку.
— Совсем не так плохо, — отвечала старуха. — Не как дома, но и здесь отдохнуть можно. Когда вы нас с мальчиком отпустите?
— Лейтенант Фруаси проводит вас в душ и даст белье. Откуда у вас карты?
— Это все ваш бригадир Гардон. Мы вчера неплохо вечерок скоротали.
— Дамас, — сказал Адамберг, — приготовься. Потом ты пойдешь.
— Куда? — спросил Дамас.
— Мыться.
Элен Фруаси увела старую женщину, а Адамберг подошел к камере Кевина Рубо.
— Ты выходишь, Рубо, вставай. Тебя переводят в другое место.
— Мне и здесь хорошо, — отозвался Рубо.
— Ты еще вернешься, — ответил Адамберг, широко открывая решетку. — Против тебя возбуждено дело за нанесение телесных повреждений и попытку изнасилования.
— Черт, — выругался Рубо, — я же на шухере стоял.
— Видно, стоялось тебе очень весело. Ты был шестым в списке. А значит, одним из самых опасных.
— Черт, я ведь все-таки пришел вам помочь. Помощь правосудию, это же зачтется?
— Убирайся. Я тебе не судья.
Два офицера вывели Рубо из здания уголовного розыска. Адамберг сверился с записями. «Угри, большая челюсть, чувствительный — Морель».
— Морель, кто сменил пост у дома Мари-Бель? — спросил он, взглянув на часы.
— Ноэль и Фавр, комиссар.
— И какого черта они там торчат? Уже половина десятого.
— Наверно, она останется дома. С тех пор как забрали ее брата, она не открывала магазин.
— Я еду туда, — объявил Адамберг. — Раз Юрфен не хочет говорить, Мари-Бель расскажет мне, что он у нее вымогал.
— Вы так и пойдете, комиссар?
— Что значит «так»?
— Я имею в виду, в сандалиях? Может, вам одолжить что-нибудь?
Адамберг поглядел на свои голые ступни, белеющие между кожаными ремешками, не понимая, чем они плохи.
— А что вам не нравится, Морель? — искренне удивился он.
— Не знаю, — проговорил Морель, думая, как взять свои слова назад. — Вы же начальник.
— Ах вот что, — понял Адамберг. — Не солидно выгляжу, Морель? Вы об этом?
Морель молчал.
— Мне некогда покупать ботинки, — пожал плечами комиссар. — Клементина важнее моей одежды, вы согласны?
— Согласен, комиссар.
— Проследите, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я съезжу за сестрой и вернусь.
— Думаете, она будет говорить?
— Вполне возможно. Мари-Бель любит рассказать о себе.
Выходя из подъезда, он столкнулся с почтальоном, который вручил ему посылку, и Адамберг раскрыл ее тут же, на улице. Там он обнаружил свой телефон, поставил коробку на багажник чьей-то машины и порылся в посылке, ища договор, к тому прилагающийся. Чип оказался живучим. Старый номер смогли сохранить и перенести в новый аппарат. Очень довольный, он спрятал телефон во внутренний карман и пошел дальше, через ткань прижимая аппарат к груди, словно желая согреть его и возобновить прерванный разговор.
Он увидел Ноэля и Ламарра на своем посту на улице Конвенции. Ноэль это тот, что пониже. Уши, «ежик», куртка — равно Ноэль. Высокий зажатый детина — это Ламарр, бывший жандарм из Гранвиля. Оба полицейских мельком взглянули на его ноги.
— Да, Ламарр, знаю. Потом куплю новые. Я пошел наверх, — сказал Адамберг, указав на пятый этаж. — Можете возвращаться.
Адамберг прошел роскошный холл и ступил на лестницу, покрытую широким красным ковром. Еще не поднявшись на площадку, он заметил конверт, приколотый к двери Мари-Бель. Он был ошеломлен и последние ступеньки прошел медленно, тяжело шагая, пока наконец не приблизился к белому прямоугольнику, на котором стояло только «Жану-Батисту Адамбергу».
Исчезла. Мари-Бель улизнула из-под носа его соглядатаев. Удрала. Убежала, не заботясь об участи Дамаса. Адамберг, нахмурившись, снял конверт. Сестра Дамаса дезертировала с поля боя.