— Это символ утверждения порядка нравственности в мире, — произнес он вслух.
— Не будь таким помпезным, — мягко заметила Эдриенн.
Он замолчал, и дальше они поехали молча.
Наконец он изрек:
— А все-таки по-прежнему трудно это представить себе.
— Что?
— Взаимопонимание, к которому они пришли.
— Кто?
— Лофтисы, конечно.
— Почему? — спросила она.
— Я имею в виду… имею в виду… О, столь многое. Я питаю большое уважение к Элен Лофтис, но я не могу понять, почему — учитывая, кто такой Милтон, — он держится ее. Я бы не стал — я это знаю. В качестве мужа.
— Возможно, — холодно пробормотала Эдриенн, — потому что у нее есть деньги.
— Это не смешно, — сказал он.
— Почему?
— Будучи женой бедняка, ты должна бы знать, что деньгами не привяжешь.
— Иногда получается, — сказала она.
— Не будь циником, — возразил он, — нет человека, который бы так от этого зависел. Я хочу сказать, ну, даже если зависим финансово, ты не станешь мучить себя, доводя до безумия. Не за деньги.
— А может, он и не мучит себя, — сказала она, — может, он любит ее. Или что-то этакое.
— Этакое. Что ты подразумеваешь под «этаким»? — спросил он довольно резко.
— Может, ему нравится быть кастратом. В конце-то концов…
— Ох, Эдриенн, — фыркнул он, — право же. Послушать тебя, так ты будто начиталась одного из этих психиатров, которые все упрощают для неспециалистов.
— Нет, дорогой. Это же просто как дважды два. Вообще — то вовсе не обязательно, чтобы было так. Это ведь, знаешь ли, может быть и любовь. Это то, что мы, христиане, должны называть…
— Эдриенн, — прервал он ее, — я сожалею о твоем отношении подобным вопросам. Я не стану…
Она похлопала его по руке.
— Хорошо, любимый, — сказала она, улыбнувшись, — я ведь только дурачилась.
У него болели десны, ион еще не чувствовал, что для него свадьба уже началась, но чтобы не портить веселого настроения, он похлопал жену по руке и сказал:
— Я просто гадаю, что получу, обвенчав брин-морскую[21] девушку, которая уж слишком из этого мира.
Это была старая шутка, которой они пользовались, и оба непроизвольно одобрительно хихикнули, а Кэри, ликвидировав то, что могло перерасти в мерзкое, на весь день, напряжение в их отношениях, физически почувствовал такое облегчение, словно сбросил пару мокрых ботинок. Они больше не говорили о Лофтисе и Элен, но, прежде чем доехать до дому, разобрали по косточкам Долли, согласившись, что круто с ней обошлись, но, право же, она сама во всем виновата. Кого еще винить, если она вынуждена жить как монахиня-кармелитка, по сути дела — как затворница, и стала словно тень, потеряв по крайней мере двадцать фунтов, скорбя по Лофтису? Разве это не показатель того, что за грех платят не смертью, а изоляцией? Думали они и о Пейтон, поскольку ни он, ни она не видели ее с тех пор, как она выросла. А в свете слухов, бродивших по городу, о том, почему она ушла из университета, и о ее последующем сомнительном поведении в Нью-Йорке, они решили: хорошо, что она обвенчается здесь, дома, где ее корни. Хотя Кэри предостерег Эдриенн, чтобы она отказалась от этой слегка лукавой интонации, с какой она говорила о будущем муже — Гарри Как-Его-Там — только потому, что он еврей «и впридачу художник».
— Почему, ты думаешь, они приехали сюда? — спросила Эдриенн. — После всего, что было между ней и Элен?
Он покачал головой:
— Не знаю, дорогая, — и собрался сказать о трогательных таинственных узах, связывающих отца с дочерью, поскольку у него самого были девочки, но передумал и поехал дальше. — Жизнь — странная штука.
А дело в том, что за приезд Пейтон домой для венчания отвечая Лофтис, и, проснувшись в этот день, когда ранний солнечный свет диагоналями мягко расчертил одеяла, а морозный воздух с запахом горевших вдалеке листьев овеял его щеки, проникнув сквозь щель в окне, он почувствовал себя таким счастливым, как никогда за многие годы, и молодым, и странно голодным, чувствуя голод, глубоко засевший в желудке, какого у него не бывало с давних времен, когда он жил в школе-интернате и, проснувшись воскресным утром от ленивого звона колокольчика, зевал и потягивался, глядя на октябрьский свет, окрашенный дымом и пыльцой, в которой кишели мириады, и снова зевал и потягивался, вдыхая доносившийся снизу, из кухни, запах свежеиспеченных блинов и чувствуя необъяснимый, и сонный, и буйный голод неизвестно на что — возможно, на блины, возможно, на женщину, чтобы она залезла к нему в постель, а скорее всего и на то и на другое.
21
Брин-Мор — известный колледж для девушек недалеко от Филадельфии, славившийся своими развлекательными программами.