Носит битую жизнью, потертую до грязно-песочного джинсовую куртку и самые что ни на есть обыкновенные, рваные на коленях скорее от многочисленных драк джинсы.
Темная толстовка под весь этот ужас весьма в тему, а черный зонт-трость – нет. Ну да кому в Мидгарде не плевать на чужие наряды? Уж точно не толпе, что существенно поредела на нью-йоркских улицах. Существенно поредела, и с тех событий мелькнуло порядка двух лет.
Годы для смертных, а для Тора, что неожиданно пристрастился к кругляшкам «Скиттлс» и даже сейчас таскает полпачки цветных драже в кармане, – почти что миг.
Может, два.
Носит битую жизнью, потертую до грязно–песочного джинсовую куртку. Такую же битую, как и он сам.
Протез в глазу иногда сбоит, и Тор слепнет на правую сторону. И разумеется, никому об этом не говорит. Никому в штаб-квартире Мстителей, где имеет комнату, но почти не живет.
Не говорит по той же причине, по которой продолжает коротко стричь волосы.
Он не говорит, а его и не спрашивают.
Никто из его оставшихся друзей или коллег, как принято говорить на Земле.
Шатается особо без цели, минует пестрящую рекламными вывесками улицу и невольно задирает голову, вглядываясь в переливающиеся всеми цветами радуги огоньки.
Странно, но отчего-то они напоминают ему Биврёст. Странно, но пальцы, сжимающие куда более прочный, чем кажется на вид, зонт, хрустят твердыми, давно сбитыми костяшками.
Напоминают ему о свечении, что возникает, когда некто проникает из своего мира в его. «В его…» Тор улыбается своим мыслям, качает головой, дивясь тому, что до маразма ему вроде бы еще далеко, не меньше четырех, а то и четырех с половиной тысяч лет, и опускает взгляд на носки своих белых кроссовок.
Не его цвет – ну уж такие ему притащил вечно закатывающий глаза Старк на, как он сам говорит, нищебродские тряпки.
Старк, который умудрился остаться собой и со временем отойти. Отойти настолько, чтобы начать спать без дозы маленьких синеватых таблеток, что способны ввести в кому или убить, например.
Старк, который погружен в работу больше чем когда-либо и совершенно точно собирается сторицей вернуть должок еще и за всех тех, кто сам по понятным причинам уже не может заплатить.
Тор качает головой, в кои-то веки жалея, что так и не сдружился с земными технологиями и отказался от предложенного Романофф плеера.
Жалея, что наушниками, коих он сломал бесчисленное множество, голоса в голове не заткнуть.
Шаг за шагом.
Улица за улицей.
Светофор и поворот.
Бродит совершенно бесцельно, как пересек из края в край не один мир в поисках Таноса, да так и вернулся назад с зажатым в кулаке абсолютным ничем.
Из мира в мир… смешивая на подошвах сапог грязь и пыль. Грязь и кровь. Грязь и снег. Металлическую стружку и метеоритную пыль.
Не нашел.
Ни намека, ни фрагмента брони. Как когда-то не нашел ни одного из камней бесконечности. Как когда-то не опередил.
Посчитал, будто безумный Коллекционер и армада Ксандера – надежная защита. Посчитал, будто Вижен – надежный хранитель. Посчитал, что ничего не происходило несколько миллиардов лет, а значит, еще столько же не произойдет.
Идет все быстрее.
Пальцы, сжимающие зонт, белые, как шнурки позерских кроссовок.
Защитник девяти миров.
Ни один не уберег.
Погубил Асгард, ни с кем из друзей даже проститься не смог.
Потерял отца. Ранее – мать.
Даже этого – по запястью, теряясь внутри ладони, скользит голубая искра – балбеса не уберег.
Приходит в себя, когда его едва не сносит истошно сигналящий черт-те откуда грузовик. Теперь и они не редкость почти что в самом сердце Нью-Йорка. Ремонтным работам нет счета и числа. Людей не хватает, но жизнь оставшихся, как бы то ни было, бежит вперед.
Отскакивает в самый последний момент, пожалев технику и бедолагу, что едва не поседел, сидя за рулем, и, подумав немного, выбирает противоположное направление.
Разворачивается на пятках и просто идет вперед. Улиц и указателей не разбирает, да они ему и не нужны. Заплутает – так поднимется в воздух и тут же найдется.
Жаль, что лишь в физическом смысле.
Перекресток, следом за ним еще квартал… Жилые дома и жизнеутверждающе зеленый сквер.
Аккуратно стриженные кусты, газон, ряды пустующих лавок и кованые оградки.
Растений и животных не коснулась смерть. И смерть ли? Умерли ли все те, кто распались в прах, или же стали пленниками камня души? Тор не знает. Только то, что те, кто погиб до щелчка, что порой ночами отдается в его голове нарастающим грохотом, ушли насовсем.
И ему должно быть проще принять это, чем остальным. Тор, в отличие от глупых смертных, знает про Вальхаллу и непрекращающиеся пиры. Тор знает, что все те, кто ушел, оказались в лучшем месте. Все те, кто погиб в бою или же пытаясь в него вступить.
Тор знает.
Тор никогда не перестанет себя корить.
Обходит одну из вытянутых, не так давно окрашенных по новой лавок и, замедлившись, бредет по пустой дорожке. Останавливается напротив детской площадки в самом конце аллеи. Ему не по себе, когда кругом слишком пусто, а тут вроде как кипит своя маленькая жизнь.
Дети есть дети, им все нипочем.
Тор улыбается своим мыслям и пристраивает зонт на раздвинутые колени. Откидывается на покатую спинку и прикрывает глаза. Тот, протез которого рябит, а картинка, если не проморгаться, начинает помехами исходить, снова отключается.
Размышляет, в какую сторону податься теперь и стоит ли, ощущая, как солнце, зависшее над головой, греет лоб и торчащую из-под незастегнутой куртки толстовку. Чувствует себя абсолютно беспомощным и бесполезным на Земле. В космосе, впрочем, тоже, но там, в ночной синеве под равнодушными холодными звездами, ему не нужно улыбаться и делать вид, что в его жизни осталось еще что-то кроме желания отомстить.
Да и то скорее воздух, которым он дышит. Отбери – и нечем будет легкие наполнить. Нечему будет толкать вперед, а сердце, большое и упрямое, перестанет биться. Уйдет, как и отец, услышав знакомый голос.
Голос, который позовет его за собой, и Тор клянется себе, что не знает, чьим он будет. Матери, Хеймдалля или…
– Неспокойное время ты выбрал для того, чтобы вздремнуть.
Раз – и пронизывающая холодом тишина в грудной клетке. Раз – и теплый весенний ветер больше не шумит.
Вселенная умерла на миг.
Тор даже не думает открывать глаза. Тор гадает только, как же долго тот, чье имя он даже мысленно не произносил, выгадывал момент. Таскался тенью, незримо следил, упиваясь чужими мучениями. Сколько он был рядом и не с самого ли начала наблюдал?
Тор даже не думает открывать глаза.
Правый и вовсе от одной-единственной вспышки где-то внутри коротнул и мигом перегорел. Все это время он даже надеяться себе не разрешал, не то что ждать. Не в третий раз.
Не по новой.
Тор даже не думает… говорить что-либо. И плевать ему, что молчание затягивается. Он может провести вот так несколько лет в ожидании, пока иллюзия не рассеется.
Иллюзия, что оказывается не такой терпеливой и касается его колена.
Бог грома реагирует мгновенно и, выпрямившись, тут же скидывает прохладные пальцы. Смахивает, как сор, схватившись за рукоять зонта.
Нехотя поворачивает голову и, нахмурившись, глядит на того, кто решил, будто ему нужна компания. Кто решил, что имеет право заявиться вот так по прошествии двадцати четырех месяцев с момента своей смерти и невинно скалиться, разведя в стороны пустые руки.