Лера настолько отвыкла от подобных разговоров и интонаций, что совершенно растерялась. Как на это отвечать? Или просто повесить трубку? Подумав, она все же произнесла как можно более доброжелательно:
– Я пытаюсь разыскать наших бывших одноклассников. Особенно девочек… Может, вы знакомы с кем-то из них?
– Вот только девочек мне и не хватало!
– Я имела в виду наших общих одноклассниц… А что случилось с Андреем?
– А то! По бабам надо было меньше шляться!
Лера ничего не ответила. Разговор даже не зашел в тупик, он в нем пребывал с самого начала. Дежурно выразив соболезнования, она повесила трубку. У нее возникло ощущение, словно она ехала к морю с жаждой искупаться в его прозрачной, освежающей воде, а вместо этого окунулась в мутную жижу закисшего пруда с лягушками…
– Здравствуйте, меня зовут Валерия Титова. Я бы хотела поговорить с Анатолием Трубачевым.
Ей ответил мужской голос, и она обрадовалась, что на этот раз попала не на жену. Но разочарование наступило немедленно. Вместо ожидаемого «это я» мужской голос прокричал куда-то:
– Мамк! Поди сюда, тут кто-то папку спрашивает!
Лера с детства ненавидела все эти «мамка» и «папка».
– Кто? – донеслось до нее. – Не знаю, тетка какая-то.
Ага, «тетка» тоже хорошо…
– Слушаю! – рявкнул женский голос в трубку.
– Здравствуйте, меня зовут Валерия Титова. Я бы хотела поговорить с Анатолием Трубачевым.
– Вы кто?
Лера, вздохнув, смирилась с судьбой и принялась объяснять про Америку и одноклассников.
– Нету его, – выслушав, заявила женщина. – Спекся.
– Простите, это как?..
– А так! Пить надо было меньше!
– Он что, заболел?
– Сдох. Так что опоздали вы, Титова Валерия.
Лера вспомнила «мутантов» в Тунисе. А ведь все начиналось в школе, когда мальчишки еще только бравировали, распивая бутылку водки. Тогда это была почти шутка – так подростки курят, и им кажется, что с сигаретой они очень взросло выглядят. Но годы побежали, помчались, намотались на какой-то невидимый маховик, и детская шалость стала серьезным пороком… В России нет антиалкогольной пропаганды, и это неправильно!
– Сочувствую…
– Да что вы, зачем! Порадуйтесь за меня, я избавилась от алкоголика!
Лера растерянно помолчала, затем поскорее распрощалась.
Наверное, к родине и к Даниле у нее оказался одинаковый счет: обоим она не могла простить того, что не находит в своей душе прежних чувств. Что отчаянно пытается найти внутри себя опору, на которой можно было бы заново выстроить отношения любви и понимания, но в этом ей никто не хочет помочь! Ни родина, ни Данила!
После того как в день приезда он отвез Леру в гостиницу, они только один раз встретились: поужинали в ресторане. Домой к себе он ее не пригласил – наверное, обиделся, что она отказалась жить у него… За ужином Лера была напряжена, не знала, как ему объяснить сумятицу, происходившую в душе, не находила слов, да и желания их находить почему-то не было. Что-то внутри ее закрылось, свернулось в тугой калачик и не хотело казать носа наружу. А он, устремив на нее мягкий взгляд своих серых глаз, говорил, что понимает ее и ничего навязывать не собирается. Что он, как его жилище, всегда в ее распоряжении, по первому зову. Что он любит ее, но уважает ее свободу.
Какого черта, спрашивается? Сдалась ему ее свобода! Наверное, он считает ее американкой и ведет себя, так сказать, в самом демократическом духе. Вот парадокс: она приехала в Москву, чтобы почувствовать себя русской, а ей все и всё словно указывают ее место: иностранка ты! Чужая. Чужачка…
Почему в Тунисе было не так? Почему там все было легко и сказочно, сказочно легко? И почему вдруг стало все так трудно и сложно здесь, в Москве?
Ах да, там же не было подробностей . Там не нужно было принимать решения. Там у их отношений не было формы, что все и объясняет…
Странно, разве можно иметь чувство без формы? Лера столкнулась с чем-то совершенно непонятным, доселе не испытанным и не обдуманным. Есть чувство как цельный поток . И есть форма, то есть необходимость воплотить и конкретизировать это чувство в массе житейских мелочей. Вот это и убивает чувство. Нет, пожалуй, слишком сильно – «убивает», но распыляет, разбивает на фрагменты, на брызги , летящие в совершенно разные стороны. Тогда как поток тек сильно и уверенно только в одну сторону, в одном направлении!
Как было легко любить Данилу в маленьком раю! Тогда не надо было думать, кто кому чего должен или нет, как не стеснить, не навязаться, как рассчитать жесты, взаимную любезность, денежные отношения. Вот, к примеру, к вопросу о последних: Лера привыкла, что каждый платит за себя. В этом она видела демократичность, равноправие, самоуважение. А Данила джентльменствовал по-русски: он за нее платил. Вызывая у нее ярый дискомфорт – и не понимая этого….
И как было легко скучать там, в Америке, по России! Ее ностальгия, такой же цельный поток чувства, как любовь, там не распылялась необходимостью постоянно что-то принимать или отвергать. Теперь же, в Москве, на месте, требовалось все куда-то поместить в своей душе, распределить: и этот мат, и это пиво, и этих не в меру оголенных и раскрашенных девочек; и застарелое хамство, и новоиспеченную любезную услужливость, и невиданный снобизм, охвативший все слои населения, от продавщицы до административного бонзы; и дичайшие американизмы в речи, и повсеместный культ «элитности-виповости», и… и… и…
Все это ежедневно, ежеминутно требовало к себе отношения, обдумывания, осуждения или оправдания, попытки внутреннего примирения… Любовь к родине тоже принимала конкретные формы , расчленяясь на тысячу мелких брызг , воплощаясь в том или ином конкретном виде…
А где же взять внутренних сил на все на это?.. Лера ощущала себя подавленной и усталой, словно на нее навалилась депрессия…
Хотя почему «словно»?
– Добрый день. Могу я поговорить с Мишей Пархоменко?
– Его нет дома, позвоните через два часа.
Слава богу, на этот раз ее ни в чем не стали подозревать, и Миша оказался жив! А то уже она стала было думать, что в России всех мужчин косит преждевременная смерть!
Набрать еще номер? В списке оставалось два, но Лера вдруг почувствовала себя настолько выжатой от первых разговоров, что решила отложить звонки на завтра.
Выждав для верности чуть больше двух часов, она перезвонила. Миша заорал в трубку:
– Лера?! Титова? Какими судьбами?!!!
– Да вот, приехала из Америки…
– Потрясающе! Насовсем?
– Нет… Посмотреть, повидаться….
– Лера, переезжай насовсем! Возвращайся! Ты же видишь, какие тут у нас дела творятся! Россия все крепчает, хорошеет, набирает мощь!
Поразительно. Еще в школе Миша был страшным активистом, комсоргом и старостой класса, и еще кем-то там – и явно сохранил до сих пор свой общественно-политический темперамент. Ему не пришло в голову спросить у Леры, как она жила все это время, каковы ее личные и семейные обстоятельства – ну хотя бы те, которые привели ее вдруг на родину… Нет, Миша вновь, как и прежде, звонко и жизнерадостно занимался пропагандой новой России – так же прытко, как когда-то советской.
«Это, видимо, какие-то гены крутят, – подумала Лера, – что человек всегда на страже своего строя, своего руководства, своей страны, какой бы она ни была. Без критической мысли, без собственного мнения, в силу которого что-то принимается или отрицается. А просто при любом правлении и режиме – гип-гип-ура!»
– Миша, – перебила она поток славословий, – мне очень хочется повидаться со всеми. Ты же помнишь, я уехала из России сразу после школы, и у меня здесь нет друзей ближе, чем вы, мои одноклассники. Нельзя ли…
Но Миша не дал ей договорить.
– Великолепно! Я организую классный сбор! Сколько ты еще пробудешь в нашей столице?
Интересно, а почему не сказать попросту «здесь» вместо пафосного «в нашей столице»? У Леры в Америке зубы сводило от патриотизма аборигенов, и нате вам, приехали! Может, это заразная инфекция, перекинувшаяся с одного континента на другой?