И главное, нужно ли?..
Вопросы, которые не получилось задать Ханджи, сформировались в горящие алым фразы и будто висели перед глазами, прожигая до мозга слепящими вспышками. Вопросы требовали ответов. А надежда лишь на «Очкастую», как называл ее капитан Аккерман. Там, где уже нет ни Зоэ Ханджи, ни Эрена Йегера, ни самого Леви… Точняк, чокнутая сейчас мутит какой-нибудь сомнительный эксперимент. Что ж, завтра ситуевина прояснится.
На стоянке у запасного выхода поджидала сонная «тойота-корова», подаренная маман на восемнадцатилетие вместе с купленными правами и ласковым напутствием: «Врежешься в столб — ремонтируй сам». А папа Гриша преподнес та-а-а-кой букет болячек, что непонятно, как призывник Ерен Йегер до сих пор жив и самостоятельно передвигается. В солидной стопке имелись справки о следующих заболеваниях: бронхиальная астма, плоскостопие третьей степени и зачем-то внутренний прямокишечный геморрой. От себя лично зав. нейрохирургией добавил парциальную височную эпилепсию, мол, пациенту может понадобиться оперативное устранение локализованного очага в мозге. Перестарался, конечно. Зато осенью в военкомате председатель комиссии ахуел, поскреб желтоватыми ногтями нажитую тяжелой службой плешь и, буркнув: «Нахуя Григорьич столько нагородил?», приказал вернуться через недельку за военным билетом категории Д.
Пискнула сигнализация, Ерен плюхнулся на сидение. Снова привычно-непривычно. Он прекрасно знал, как управлять штуковиной, которую в мире телег и карет вообразить невозможно. Даже после бутылки дерьмового винца. Он помнил всякие мелочи, вроде того, что брошенная в бардачок металлическая зажигалка будет погромыхивать в такт ямам и колдобинам улиц Елды-Марлийска или что радио живет по закону «о вкусах не спорят». А еще явно страдает биполярочкой, включая то попсу галимую, то разухабистый шансон. Причина одна: «корова» Ерену досталась с пробегом. Хорошо хоть не заезженная до смерти. Масло не подтекает, движок работает — и хватит.
Он вырулил со стоянки. Радио решило ожить. Сегодня его потянуло к истокам и корням — из динамиков подуло протяжным женским голосом: «Летят утки…». Когда Ерен проезжал мимо «Имени Розы», утки летели уже в третий раз. Когда свернул за угол, на улицу Конопляную (времена, когда во дворах весело колосился ганджубас, помнил только мэр Закклеев), к уткам присоединились два гуся. Зачем? И почему уток не посчитали? Дальше томная дева завыла: «Ой, кого люблю, кого люблю не дождуся…». Как это заткнуть, Ерен за год не удосужился разобраться, а потому страдал молча, в надежде, что оно само как-нибудь. Решив дальше не испытывать душу и уши владельца «коровы», радио квакнуло, взвизгнуло и затарахтело истерично-бодрым голосом ведущего единственной местной станции: «С вами, господамы, наша любимая рубрика «Шальная императрица по субботам»! И у нас есть бомбическая новость! На малую родину приезжает с концертом Стальная Магнолия! Легендарная обладательница платинового диска за альбом «Shades of rust» возвращается…» Вопль оборвался на такой высокой ноте, что сама Магнолия сдохла бы на пять сек от зависти, а воскреснув, предложила бы ведущему пожизненный контракт и райдер, как у Мика Джагера. Ерен с шипением втянул воздух. Непруха. Ничего, на концерт он пролезет даже без смазки. У Магнолии роскошный чистый вокал и клавишник просто монстр.
Субботний вечер плыл оранжевым закатом над бетонными девятиэтажками, растущими рядом с домиками с лесными палисадами и «культурным наследием» — добротными кирпичными особняками немецких купцов и владельцев мануфактур времен веселой царицы Елизаветы Второй. Наследие каждый год штукатурили и красили, где можно и нельзя, доведя до полной потери изначального облика. Но бывшие владельцы не восставали во гневе из могил. На немецком кладбище «Рут воль»*** им уютно лежалось под замшелыми гранитными плитами с полустертыми именами. И такие же серые ангелы с печальными глазами возносили неслышные молитвы переменчивым небесам.
Красная как адов пиздец «корова» осталась ночевать возле мусорных баков, планомерно засирающих мироздание ржавчиной и кислой вонью. Отмытый сегодня до распознавания цифр на кнопках лифт поднял на этаж. Звонко брякнули о новенький ореховый столик ключи, брошенные туда не глядя. Сколько раз слышал этот звук? Так, достать чистый шмот, потом ополоснуть потную тушку… Стянув футболку, он застыл перед зеркальной дверью шкафа. С каких ежиков забыл об этом? Почему новая память ничего не подсказала? Но как может вылететь из башки, что у тебя два глаза, две руки, две ноги?.. Они — часть тебя. Просто есть. И черная готическая L над левым соском тоже стала частью Ерена Йегера семь месяцев назад. Тату набил сам Дот. В обычный августовский понедельник, изнывающий от пыли и горячего ветра, Ерен вломился к «сенсею», твердо намереваясь устроить крашу сюрприз на пятничной свиданке. Ну, получилось. Почти. Увидев первую букву своего имени, Леви нехорошо ухмыльнулся. Пришлось успокаивать: «Никто не поймет. Все подумают, что я — фанат «Тетради смерти» или еще какую-нибудь хероборину». Дерьмо и жопа. Недвусмысленная и глубокая. Но той ночью, когда снял нашлепку с зажившей татухи, Леви смотрел иначе. В свинцовых глазах успокоились грозовые тучи, готовые выбросить пучки неоновых молний. Взгляд вдруг замерцал переливами серого перламутра. Указательный палец прошелся по тату с легким нажимом, считывая скрытое за черной латинской буквой. Набитой опытной рукой бывшего зека на стороне сердца. Именно сторону сердца — не разума — Ерен выбрал, приняв решение не ехать на последний этап конкурса. Леви понял это. И поцелуй оцарапал губы нежностью с привкусом табака и недавно выпитого на кухне чая с бергамотом. А дальше случилось маленькое чудо — суровый ебырь сдернул с него полотенце. Забив на аккуратно снять покрывало, толкнул на кровать:
— Раком встал, красавчик, — привычно грубые слова диссонировали с мягкой хрипотцой и задорным прищуром. — И быстро, а то передумаю.
Пальцы, мозолистые от привычки каждое утро упражняться на турнике, по-хозяйски раздвинули полужопия. Но вместо смазанного стояка в очко толкнулось влажное, горячее и… гибкое. Язык, смакуя, прошелся по складкам, отчего яйца мгновенно поджались, член поднял головку, а по телу прокатилась горячая волна от задницы до макушки и обратно к подрагивающим ступням. Кажется, Ерен всхлипнул — так резко еще не крыло. Смущение заставило вцепиться зубами в шершавую жаккардовую ткань. Коленки мелко тряслись. А язык продолжал играть с пульсирующей дыркой, то резко проскальзывал внутрь, то дразняще касался чувствительной точки ниже, о которой Ерен раньше не подозревал. И оставалось лишь сильнее стискивать зубы, пряча пылающее лицо в складках мокрого от слез и слюны покрывала. Потом влажное и горячее исчезло. Но тут же знакомые шершавые пальцы чутка растянули очко.
— Ух ты, какой вид! — довольно проурчали сзади.
Язык снова нагло полез внутрь. И сразу выскользнул, сцуко! Но тут же яйца обожгло дыханием.
— Пошире раскорячься. Что ты целку из себя строишь? — Основательно положив на имидж, человек-закон облизал дырку и скользнул вверх между полужопиями, вызывая дрожь по всему хребту до самой шеи.
Выплюнув воняющее средством для стирки покрывало, Ерен уперся макушкой в матрац и, уже не стесняясь, поскуливал. А потом сдавленно умолял бегом присунуть, пока спустил как сопля шестнадцатилетняя. Леви въехал в пульсирующее очко одним махом. Долго со вкусом трахал, выбивая их легких остатки дыхания, пока внутри не взорвалась сверхновая, вынося к чертям расплавившийся мозг, и превратила тело в безвольную стонущую кучу. Леви рухнул грудью сверху. Ухватил за плечи. Свел согнутые колени, сжимая бедра Ерена. Будто обнял всем собой.
— Твоя задница слаще любой пизды.
Хватило сил лишь невнятно промычать в ответ. Капли пота катились по спинам обоих. Смешивались. Стекая с боков, впитывались в скомканную тряпку. Запаленное дыхание сладко щекотало между лопаток. Той ночью они даже не пошли в душ. Нехотя отлипли друг от друга и заснули, переплетя пальцы. На грани яви Ерен услышал шуршание ткани, почувствовал, как на бедра лег краешек покрывала. Влажные губы мазнули над левым соском. Оглушительная усталость не позволила разобрать сказанные шепотом слова… А сейчас жизнь смешалась в кашу. Ту самую, манную, памятную с детского сада. Склизкую и с комками, которые застревали в горле. Он сам послал Леви Аккермана к хуям. И что делать? Пытаться убедить себя, что совсем не жаль? Что ни капельки не больно?
Интересно, проживи они рядом в мире титанов еще года три, случилось бы то же, что и здесь?..