Комментарий к Часть 2
* “Сайга” — гладкоствольное охотничье ружье на базе автомата Калашникова, выпускается Концерном “Калашников”.
** Red Hot Chili Peppers (часто используется аббревиатура RHCP; с англ. — «Красные острые перцы чили») — американская рок-группа. Далее упомянуты фамилии музыкантов.
*** Рут Воль - покойся с миром.
========== Часть 3 ==========
Шмидт Эрвин Леопольдович. Покойника никто не любит
Он знал — это конец. Смерть ходила за ним по пятам с самого детства. Впервые он услышал отдаленные тяжелые шаги на уроке, когда отец, учитель истории, растерянно кашлянул в кулак, отвернулся к замызганному окну и вместо ответа на вопрос буркнул: «Не сейчас, Эрвин». Позже, за ужином, Смит-старший долго ковырял вилкой заботливо взбитое матерью пюре, пока оно совсем не остыло, и, наконец, сказал, что уверен — людям внутри стен изменили память. Вот так взяли и стерли некоторые фрагменты. Оборвав на середине расспросы сына, он отодвинул тарелку, вытащил из кармана брюк смятую пачку папирос и вышел на крыльцо, хлопнув дверью.
Эрвин рос нормальным пацаном, которому хотелось выглядеть круто в глазах одноклассников и корешей с окрестных улиц. Просто рассказал мальчишкам отцовскую теорию, взяв с каждого торжественную клятву молчать. Которую, конечно же, нарушили. Кто и когда — неважно. Но однажды по дороге из хлебной лавки его остановил офицер Военной полиции. Обычный старикан с зеленым единорогом на форменной куртке не показался опасным. Поэтому на вопрос: «Откуда знаешь о том, что король Фриц изменил память людям, живущим внутри стен?» ответил честно: «Отец рассказал». На этом разговор закончился. А когда он добрался до дома, то увидел на дощатом полу осколки маминых любимых тарелок, блестевшие в ласковых лучах закатного солнца рядом с опрокинутым стулом, и почувствовал вонь пригорелого мясного рагу — кастрюля на дровяной плите уже почернела, к потолку поднимались клубы смрада. Именно тогда за спиной снова раздался неумолимый шелест шагов Костлявой. Потом он слышал Ее крадущуюся поступь в топоте копыт, когда неслись в атаку бойцы Разведкорпуса, различал в нелепой скачущей походке неразумных титанов, этих уродливых существ с лицами детей-имбецилов. Сквозь пение стальных лезвий УПМ до слуха доносился стук подкованных железом каблуков. Почему-то думалось — Смерть носит тяжелые черные ботинки. Ее шаги особенно отчетливо раздавались над ухом в тот миг, когда он лишился правой руки… Но Костлявая отступила. Тихо и с ехидным смешком. Или смех лишь пригрезился? Зато сейчас ясно отчетливо — Она спокойно приблизилась и нанесла удар, избрав своим орудием Звероподобного гиганта. Огромная обезьяна с крошечной головкой на заросших грязно-желтой шерстью плечах смела Разведкорпус ураганом камней. Мускулистые ручищи вращались, словно крылья ветряка под западным шквалом, швыряя острое крошево скал в орущих солдат. Что ж, он, командор, призывал их отдать жизнь за будущее человечества. Призывал к благородной жертве… И, видимо, настал его черед. Эрвин помнил, как обломок, летящий со скоростью пули, вонзился в печень. Помнил теплую кровь, тут же пропитавшую форменную рубашку. Помнил, что упал в мягкую траву. Помнил странное ощущение легкости и усталой печали — ну вот и все, тринадцатый. Пора умирать.
…Странный писк коснулся слуха, вырывая из мути забытья. Комната. Ночь. Он лежит на удобной постели, укрытый до горла одеялом. Тепло. Рана не болит. Словно ее и не было вовсе. Только слегка кружится голова. Получил по маковке и не заметил? Сквозь призрачно-белую штору просачивается неживой свет уличного фонаря. Запахи. Незнакомые. Или?.. Резкий и мерзкий — это хлорка. Ее перебивает парфюмированный освежитель, доносящийся из приоткрытой двери… совмещенного санузла. Комната называется VIP-палатой в городской больнице. Откуда такие странные названия?! Рука. Правая. Сжимает пластиковый цилиндр. Провод от него тянется за спинку кровати. Туда, где пищит все тревожнее, настырнее, резче. Хотя нет. Это не рука, а… бионический протез! И палец давит и давит на встроенную кнопку. Где он? Что с ним? Стоп. С чего надо начинать, если есть травма головы? — нужно вспомнить свое имя. Его зовут…
— Эрвин, с тобой все хорошо? — Со стороны входа в палату замаячила женщина в «пижаме». Голос глухой, надтреснутый. Но очки на горбатом носу и воронье гнездо на голове знакомы до радостной дрожи. Он не один!
— Ханджи? — хрипло и мучительно. — Где мы?
— Я не Ханджи. — Три неверных шага вперед, и она замерла, ухватившись за спинку стула. В полумраке майор Разведкорпуса казалась тенью из неведомого мира. В мертвенно-синих отсветах заметно, что пальцы сжимают хромированный металл до побелевших костяшек.
— Зойк, а Зойк. — В двери возникло круглое личико, похожее на венскую булочку только из маминой печи (его родители живы?) — Так мне Григорьича подымать? Чего скажешь? Ой! Эта… Драсьте, Эрвин Леопольдыч. — Следом за личиком в палату вкатилась кругленькая медсестричка и присела в подобии реверанса. — Напужали вы нас! — Дернув за рукав «пижамки» охреневшую Ханджи, спросила: — Так Григорьича будить? Или сама?
— Сама-сама. Григорьич днем две плановых отстоял и потом одну экстренную — собирал черепушку Гуверу. Всратое ДТП… Забыла? Совсем мозги от плюшек слиплись? — за какие-то секунды Ханджи собрала себя в кучу и нашлась с ответом. — Петровна, лучше сходи к наладчику, который с новым томографом мудохается. Он же на ночь остался. Кофейку ему отнеси и булочки из пекарни Шмидтов не зажимай — поделись. Парниша тощий, как аскарида после клизмы.
— Ага. Все сделаю. Ты точно сама?
— Иди уже. Я все-таки нейрохирург! Это у вас тут медсестрой… — Очки свирепо отразили свет фонаря за окном.
— Ну да, ну да, знаю, знаю. — Изобразив напоследок книксен с изяществом цирковой бегемотихи, толстушка резво укатилась, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Зоя (теперь он вспомнил, что зовут ее именно так) отпустила, наконец, хлипкую больничную мебель и вытащила из кармана просторных зеленоватых штанов бейджик:
— Вот. Любуйся. Ханджинян Зоя Арменовна. Старшая медсестра отделения нейрохирургии, блять! — Плюхнувшись с размаху на стул, она рывком воткнула очки поверх шапочки, держащейся в спутанной шевелюре исключительно на клятве Гиппократа. — Я здесь… у меня есть дочь! Ей восемь! А мне тридцать четыре. Я все… все помню про себя. Ну про себя в этом мире. Родилась в Ереване, училась в Москве. Замуж, ребенок… Развод, переезд. Как мы здесь оказались? И тебя знаю. Воевал в Сирии, поймал контузию, потерял руку в бою с Аль-Нусра при Алеппо, полтора года назад вернулся сюда, раз в шесть месяцев приходишь проверять голову. Родители владеют пекарней «Шпассброт». Отец — бывший военный. Лейтенант ВДВ. Во вторую Чеченскую получил осколочную рану левого бедра, комиссовался. Недолго преподавал НВП, * потом ОБЖ, а сам ты через неделю открываешь пивоварню и ресторанчик. Тебя привезли прямо из офиса. Уборщица Гюльнар нашла в кабинете «мордой в клаву и кровь из носа».
— Зойк, буди Григорьича, — вопли Петровны донеслись сквозь тонкую дверь. И вот она вкатилась в палату крайне встревоженной «булочкой». — Вхожу. Все чин-чинарем — кружка с кофе и коробка с плюшками, — а парнишка там валяется на полу. Кровища из носа натекла, подсохла уже… Давно, наверное, скопытился.
— Блять! А пульс проверить? — Майор Ханджи (Зоей называть ее казалось неловко, даже мысленно) вскочила. Белые зубы сверкнули в темноте отчаянным оскалом загнанного зверя. — Наладчика зовут Армин Арлерт. Он был с нами на крыше и тоже умирал.
— Чего ты несешь, какая крыша? Начальство надо будить!
Обе умелись за дверь, оставив Сына лейтенанта Шмитда в растрепанных чувствах. Именно это прозвище он получил от внука тогдашнего городского прокурора Аккермана. Леви учился в той же школе четырьмя классами младше. И уже к тринадцати годам от него шарахались все. От физрука — бывшего областного чемпиона по самбо — до тощей и хищной, как барракуда, директрисы. Ростом поц явно не вышел, зато брал кошачьей ловкостью и яростью берсерка. Казалось, у мелкого еврейчика по венам течет не кровь, а настойка мухоморов на тормозухе. Однажды Эрвин с одноклассником Михой Захарченко решили проучить отморозка в школьном яблоневом саду, где этот бешеный обычно занимал огневую позицию на самом старом дереве и оттуда пулял заранее запасенным гнильем по тушкам проходящих. Дело закончилось в травме. Где Миха, доставленный с сотрясением и шишкой на лбу, обрыгал ботинки молодого доктора Йегера, Эрвину вправили свернутый налево нос, а герою дня, Леви, закатали в гипс правое предплечье. Как ни странно, когда мелкий злыдень вышел, победно сверкая глазами на родительниц фигурантов дела разной степени взволнованности, включая собственную замученную мать, он неожиданно открыто улыбнулся сидящему с тампонами в носу Эрвину. В этой улыбке светилось признание. Признание равного. Уже на следующий день они понатащили Михе в палату яблок (румяных и хрустких) и вместе Григорием Григорьевичем расписались на белом гипсе. Захарченки и Шмитды не стали катать на пацана заяву: в городе Елды-Марлийске принято решать дела миром. Они дружили целый год, до того момента, пока для Захарченко со Шмидтом не прозвенел на майском дворе последний звонок. Эрвин нацелился во внутренние войска МВД, затем в Питерское училище имени Жукова и через несколько лет оказался самым молодым капитаном Росгвардии в Сирии… Но это произошло потом. А пока многие обыватели были твердо уверены — Леви Аккерман кончит либо в драке на пере, либо на нарах за убийство с отягчающими. Но и тут он удивил всех до восторженной икоты. Однажды в письме отец упомянул, что бывший отброс закончил школу с золотой медалью и отправился в Москву покорять кафедру уголовного права при МВД. В чем дедуля-прокурор оказал внуку мыслимое и немыслимое содействие. А сейчас мелкий злыдень — самый молодой прокурор, и завтра у него последнее заседание суда по нашумевшему делу Николая Лобова. И ворюга точно сядет.