Кап. Кап. Кап.
Когда начал подтекать кран?..
Секунды молчания капали так же медленно.
Кап…
«Да».
Ну вот и ладненько! Выключенный смартфон отправился в задний карман джинсов. Где-то должен валяться майонез… Забрасывая в себя безвкусные слипшиеся комочки, Леви чувствовал, что слева теплеет. Тоскливая мерзлота одиночества отползала обратно во мрак. И причина — явно не просроченные пельмени. Два слова «…мы встречаемся». Оговорочка по Фрейду. Черт возьми, Ерен, неужели вспомнил нас? Год идеального шторма, когда срывало шифер только от звонка пятничным вечером или короткого «сегодня, как обычно, в семь» в ватсапе. Фразу дежурно завершал дебильный смайлик. Штормом накрывало не сразу. Сначала он давал о себе знать тяжелой зыбью. По телу от макушки до пяток разливалось огненной волной предвкушение. Налетал первый шквал, и мысли выдувало из башки напрочь. И вот долгожданное лязганье замка диссонансом пробивалось сквозь гул крови в ушах. И, едва выдернув ключ из скважины, чертов сопляк рвался за поцелуем с порога. И получал. Иногда до крови из прокушенной губы. Потому что, подпирая стену прихожей, Леви не отрывал взгляд от часов дедули Аккермана — считал минуты. Избежать встречи со стихией по имени Ерен невозможно. Попытаться изменить курс, выбрать другой маршрут? Поговорить сначала о погоде за кружкой чая? Зачем?! Когда уже закружило в дикой жажде распустить каштановый хвост, сорвав на фиг резинку. Чтобы волосы по плечам. Стянув майку, зашвырнуть куда-то в угол. Чтобы добраться пересохшим ртом до нахальной пуговки соска. И рукой вниз, царапая пальцы о пафосную пряжку ковбойского ремня. Чтобы почувствовать под тонкой тканью брифов крепкий стояк. Они не всегда доходили до кровати. Ванная? Душ? Да на хуй сдалось! Едва спустив джинсы, яростно дрочили друг другу. Кому нужна промывка кишки, если стоны и рык сливаются с ликующим хоралом ветра, во вселенной нет никого, кроме них, а вокруг ревет идеальный шторм?!
Поц налопался и задрых на хозяйской постели. Хрен с ним и клочьями шерсти по всему покрывалу. Хотя зря щетку не купил. Ничего, Ерен вернется, затарится в «ЗооПозитиве» и пусть вычесывает. С каких-то фигов появилась твердая уверенность — два зеленоглазых засранца поладят. Как же быстро засосало в этот мир… Щедро полив «Фейри» губку, Леви поймал себя на мысли, что не думает ни о титанах, ни о лицемерных королях, ни о мертвых, ни о живых. «Старая» память не стерлась, не растаяла, будто снег под лучами весны, облаченной в сияние солнца. Память о ебучей дыре, где есть только два варианта прожить жизнь. Первый — прозябать внутри стен, убивая таких же бедолаг за кусок тухлого мяса или пригоршню мелких монет. Второй — перешагнув через гибель Изабель и Чёрча, прорубить дорогу лезвиями УПМ сквозь переплетения лжи, тайн, интриг, отыскать причину и уничтожить последствия — титанов. Оба варианта не предусматривали Кушель, встречающую взрослого сына со счастливой улыбкой; рассвет, робко розовеющий за окном, когда рядом посапывает Ерен, и сквозь каштановые пряди беззащитно торчат острые позвонки. И уж точно в мире титанов не завалялось карьеры рок-звезды для Изабель Магнолии. Леви взглянул на часы. Размышлизмы за мытьем кастрюли — дело хорошее, но пора отправляться за Сыном лейтенанта Шмидта и Арлертом. Какой бы эксперимент ни породил дурной гений майора Очкастой, если он поможет объяснить, что к чему и почему — это заебок!
У въезда на территорию больнички, прямо за чугунным забором торчали под сенью лип две знакомые фигуры. Одна — высокая, широкоплечая и по-армейски прямая. Другая низенькая, тщедушная и по-гиковски скособоченная. Эрвин с Армином поджидали транспорт. На ум пришла шутейка о полутора землекопах. Только тут у нас полтора блондина. Шлагбаум дрогнул, скрипнул, затрясся и рывками пошел вверх: авто прокурора узнавали в Елды-Марлийске хромой, кривой и даже вечно бухие ЧОПовцы.
— Ну здравствуй, Эрочка. Как больная головушка поживает? — Ну не мог Леви, не мог не подколоть командора. Взгляд скользнул по белой футболке, отглаженным джинсам и… — Моднявая у тебя обувка. Где надыбал?
— Ханджи… Зоя Арменовна принесла откуда-то. — Тапочки из коричневого плюша словно ожили и попытались потеряться в траве, но их хозяин светло улыбнулся. — Может, от ее БУ остались? Меня увезли ночью на скорой прямиком из офиса в халате и босиком — ночевать там собирался, только-только в душ сходил. Утром мать принесла джинсы с футболкой, а кроссовки не захватила. Память уже не та… Леви. — Напускная веселость сползла с лица. — Она жива, и отец тоже. Понимаешь?..
— А сам-то как думаешь? Я вчера вместе с Кушель Аккерман отпраздновал восемьдесят седьмой день варенья дедули Аккермана.
Смит-Шмидт отвернулся, шмыгнул носом, опустил глаза, явно сдерживая всхлип. А затем взглянул растерянно, даже беззащитно:
— Я… не хочу обратно. А ты?
Ответить Леви не смог. Слова свалили дружными рядами неведомо куда и в ближайшее время возвращаться не собирались. Да и что сказать? Что за сутки врос в пыльные улицы, пропитанные солнцем, где живут мать, старый друг Шмидт, где с Михой Захарченко запросто жахнуть водки после трудового дня, где есть надежда на… Ну погоди у меня, Йегер! Сам не вернешься — протолкну в Госдуме закон об ответственности за разбитое сердце с отбыванием наказания в койке потерпевшего. Шутки шутками, но здесь у них есть, черт возьми, шанс.
— Моня, держи, а то упадет!
Ой-вей, по асфальтированной дорожке громыхала подвыпившими колесиками больничная каталка, энергично влекомая той, которая здесь звалась Зойкой Ханджинян. Рядом суетилась еще одна знакомая личность. Выгоревшие русые волосы разобраны на прямой пробор, глаза напряженно следят за летящей вперед Очкастой, руки скользят по черному мешку для трупов, пытаясь удержать его на каталке. Моблит Бернер. Только не совсем. На бейджике, криво прицепленном к карману помятого синего халата, значилось «Бернер Моисей Соломонович. Зам. главврача по хозяйственной части».
— Ёптыть!
Задроченное многочисленными телами болящих транспортное средство накренилось набок, правое переднее колесо отлетело и приземлилось на тапочек Шмидта, надеясь обрести покой в мягкости плюша. Очкастая отскочила в сторону. Мешок свалился на асфальт, страдальчески позвякивая содержимым. Значит, там-таки не свежий покойник. Уже неплохо.
— Итить, сумку не взяла. — Очкастая посмотрела на мешок. — Леви, закинь это в багажник. Не бойся — там разобранные стойки для капельниц. Моня, принеси из лабы мою сумку-холодильник. Она у двери стоит.
— Зоя, пожалуйста, что происходит? — Бернер старательно удерживал каталку от окончательного падения.
— Ничего противозаконного! Видишь — с нами прокуратура. — Победно сверкнув очками на несчастного хозяйственника. — Завтра верну на место. За сумкой сбегаешь?
Уложив потерпевшую каталку поближе к бордюру, местная версия исполнительного директора Исследовательского отряда покорно потащилась к одноэтажному бараку. Над казенной железной дверью красовалась синяя вывеска с надписью «Лаборатория».
— Уфф! У меня получилось! Леви, Эрвин, погрузите уже все. Армин, просыпайся и садись на заднее.
— Фрау… Ханджи, — подал голос Арлерт. — Мне немного страшно.
— Ты не пойдешь с нами. Туда… Будешь следить за общим состоянием. Если начнутся судороги, изо рта потечет пена, отключишь капельницы и сделаешь каждому укол из шприцев, помеченных красным скотчем… Не, до этого не дойдет. Обещаю. А ты, — поворачиваясь к Шмидту, — пригляди, чтоб он в обморок не хлопнулся.
— Тихо. — Леви скосил глаза направо: из «барака» вышел Бернер. На плече висела квадратная кошмарно-розовая сумка.