Мля… Новая память, конечно же, хранила сведения о здешней Имир Хайруллиной, но реальность таки впечатляла.
— Волки позорные! На перо поставлю! — Броневик ни в какую не желал отправляться в КПЗ.
Патрульные пыхтели, заталкивая супостата в ладу-калину, но едва получилось пропихнуть торс, амбал уперся чугунной башкой в сидение, и дело встало. Старший лейтенант юстиции флегматично пожал плечами, огляделся по сторонам — нет ли кого чужого. Подошел в развалочку и пнул торчащую из задней двери жопу ботинком сорок шестого размера. Жопа влетела внутрь с воплем «ёбана-корёбана!» Миха, на чьем лице навеки застыла печать пофигизма, чутка утрамбовал Ромку и бросил патрульным:
— Увозите задержанного, — те почтительно покивали и отбыли с матерящимся грузом в отделение.
Ну хоть получилось навалять здешей версии Райнера Брауна. Броня тут у него не отрастает, а против двухметрового Боевого Белоруса защиты не изобрели. Кстати и не без удовольствия вспомнился теплый сентябрьский денек, когда шкет Аккерман отправил десятиклассника Захарченку поздороваться лобешником со старой яблоней, росшей в пришкольном саду.
— Ты бы скорую вашей охране вызвала. Кирштейн там весь в кровище, — устало обернулся Миха к насупленной Имир. — Эх… опять сегодня Григоричу работенка. Только вчера сыну Гуверов Бертольду башку после ДТП чинил. Подружка его немецкая отделалась сломанной левой голенью… Слышал?
— Нет…
Гувер нашелся. Точно. Вспомнил! Родители пропихнули его в программу обмена между школами и отправили к бездетной тетке в Берлин, свалившей из Рашки в середине нулевых. И пускай сами Гуверы не имели никакого отношения к истинным арийцам, нынешнего Бертольда нарекли при рождении Берлом, а его шнобель красноречиво свидетельствовал о принадлежности к детям Сиона, чего-таки не сделаешь ради родного ребенка? Сейчас же ему лет двадцать? Небось, в каком-нибудь универе… в Елды-Марлийск приехал навестить маму-папу. Что ж, а картина переноса из оттуда в сюда потихоньку обретает, мать ее, ясность.
— Когда произошло ДТП? — Леви едва узнал собственный голос.
— Около девяти вечера. Точно не скажу.
— Ладно, бывай, — быстро пожав протянутую руку, запрыгнул в авто.
— Я позвонил отцу, — высокий от волнения голос влетел в опущенное окно, оглушая болью. — Скорая едет.
Эрен-Ерен, ты больше не мой.
Похрен. Он сам рулит своей жизнью. Не растечется в пиздостраданиях посреди улицы. Мотор рыкнул, шины взвизгнули. На скорости вошел в правый поворот. Автомобили — еще одно отличное изобретение этой вселенной! Самое лучшее, ебать коромыслом, после курева и местной водки «Стратосфера»!
Сейчас в «ЗооПозитив». Потом сразу к матери. Потом надо уже набрать Шмидта и узнать, во сколько его перекинуло. По прикидкам получается время Х — 21.00 по местному.
Котяра на пассажирском даже не проснулся.
Загрузив в хату кошака, когтеточку, лоток, два мешка наполнителя, чертову кучу пакетов и пакетиков со жратвой, Леви налил в одну миску воды, насыпал в другую воняющий старыми носками корм за пиздец бабла и велел прокурорским голосом не нарушать. Гопник семейства кошачьих скептически прищурил правый глаз и вальяжно проследовал на кухню. Оставалось надеяться, что черный монстр нажрется до отвала, задрыхнет и не нассыт на диван пять раз подряд. Теперь прихватить с кухни коньяк, любимый дедом «Арарат», не контрафакт, спасибо Очкастой! — и в бывший Коммунистический тупик.
Подножия бетонных башен на северной окраине Марлийской части города уже не купались в нежно-розовых волнах цветущих абрикосов. Лепестки опали. Только кое-где на зачуханом газоне лежали сморщенные бордовые клочки. Лето наступало неумолимо вместе с комарами, мухами, слепнями и кровожадной жарищей. Лишь одинокий каштан еще стремился к темнеющему небу белоснежными свечками. Пальцы привычно набрали код на заляпанной краской панели возле серой металлической двери. Десятый этаж. Квартира сто шестьдесят три. Звонок заиграл первые такты Кармина Бурана — мама долго выбирала мелодию… А вот и она. Худощавая. Постаревшая. Но черные волосы седина пощадила. Они текут тяжелыми волнами по плечам, как в его детстве в обоих мирах. Только здесь Кушель Аккерман жива, никогда не была шлюхой и всю жизнь проработала в архиве краеведческого музея.
— Проходи, сынок.
Леви дрожащими губами коснулся виска. Дерьмо! — надо было прихватить ее любимые белые каллы. Дальше случилась неловкая суета: мать одной рукой поправляла кружевной воротничок простого василькового платья, а другой пыталась забрать у него длинную коробку с коньяком и одновременно открыть обувную полку «там лежат тапочки». От этих чертовых тапочек закололо в груди. Вот они, кожаные домашние мокасины, купленные вместе с ней на распродаже. Блять. Пришлось отвернуться, чтобы не объяснять — откуда у ее вечно хмурого сына слезы.
— Мне надо умыться.
— Конечно-конечно. Только побыстрее — таки дедушка у нас не молодеет.
Вода остудила лицо, растворив соленую влагу в успокаивающем журчании. Отражение, смотревшее из чистенького прямоугольного зеркала, бескомпромиссно заявило, что прокурор приехал на семейное торжество в мундире. Дожил. В тридцать четыре незаметно подкрался склероз. Забыл, нах, переодеться. Ничего, дедулю и других реликтов судебной системы это порадует. Пора идти к гостям.
Рука семейного патриарха ощущалась высохшей веткой старого каштана, уже вечность скрипящего возле подъезда. Но пожатие было крепким. Коротко ответив на расспросы о Лобове, приветственно кивнул вышедшему в тираж горсудье, какой-то полузнакомой бабульке с физиономией прошлогодней воблы (вроде бы работала стенографисткой?), вольготно развалился на дряхлом венском стуле и накатил за «дотрюхать до сотни!» Тост одобрили звоном совкового хрусталя, поздравлениями, дружеским кряканьем… «Бальзам на сердце! А то доча решила уморить меня крымским компотиком, чтобы умер и больше не подумал жить, — обвинительно глянув на бутылку Инкерманского, проскрежетал дедуля и ухватился за «Арарат»: — Настоящий армянский! Помнится мне…» Застолье продолжилось деликатным позвякиванием вилок о тарелки в лиловый цветочек, под фоновый шум смущенного попердывания и разговоров о лихих девяностых. Леви слушал голос матери, не вникая в смысл слов. Она здесь. Сидит рядом и подкладывает в тарелку то кошерную «рыбу фиш», то гойские булочки с копченой грудинкой из пекарни Шмидтов. Однако третья порция коньяка встряхнула усталые мозги, и на поверхность всплыла мысля — куда делся, гнуть его через колено, отморозок Кенни? Информация к размышлению, как говаривал внутренний голос Штирлица. Леви нырнул в глубины новой памяти. Вот вязкая серая муть — воспоминания о разводе родителей — ему тогда едва исполнилось шесть. Придется опуститься глубже. Вот мама говорит ему, что бабушка отправилась в Гар Эден***** — он вчера задул четыре свечки на круглом шоколадном торте… Никаких данных о дяде Кенни или как его здесь могли бы назвать. Если условный Кенни и существовал, то не наследил в семейной хронике. Разве что бабуля сходила до абортария… Или возможна другая версия — выкидыш. Точно. Кушель — поздний ребенок. Аккерман-старший с нее пылинки сдувал. Когда этот шлимазл, непутевый папашка Леви, начал бегать к шалаве Соньке с Арбузной пристани, аккуратно надавил на свои связи, и при разводе квартирка в Коммунистическом тупике осталась за дочей с внуком. Выкидыш — вполне годная версия. Тем более — все родные, включая гойку-татарку двоюродную тетю Дину, вспоминая бабулю, говорили: «Шо в Елды-Марлийске от медицины остался один тост — за здоровье! И нашу дорогую угробили врачи-коновалы». Получается, в этой вселенной Микаса с Армином могли не родиться или умереть во младенчестве. Ну, таки хуево.
Стопэ.
Двоюродный дядя Изя разосрался с родственниками, женился на Дине Габдурахмановой, и через три года у них родилась девочка. Ее назвали Микаэла. Ушлый Изя скатался в Москву, а потом по отработанной схеме — чемодан-вокзал-Израиль — свалил с быстренько переобувшейся из мусульманки в иудейку Диной и дочкой на Землю Обетованную. Позже перевез всех в Пиндосию. И след их растаял где-то в глуши Висконсина. Значит, Микаса-Микаэла охуевает сейчас в общаге какого-нибудь колледжа. Попробовать поискать ее на Фейсбуке или в Твиттере? Хмм… Что ж, его английского должно хватить. Заныкав под полой прокурорского пиджака Инкерманское, Леви улизнул на кухню. Нужная Микаэла обнаружилась на Книге лиц через пятнадцать минут: раскосые татарские глаза тети Дины, точеные скулы и характерная для Аккерманов складка между бровей буквально орали с фото — это она! Но вот те нате — хрен в томате! Живет в Калифорнии, подрабатывает волонтером в Фонде защиты окружающей среды Лео Ди Каприо, изучает актерское мастерство в Университете Лонг Бич, сыграла какого-то пятого лебедя в фильме «Мстители: Финал». Ебать! Знал бы, смотрел бы это попкорновое кинцо двумя глазами, а не пялился на задницу Йегера, с которой постоянно сползали домашние треники.