Ерен… Имя словно песня ветра, летящая над рекой.
Естественно, следов произошедшего переноса сознания на страничке не наблюдалось. Зато рядом светил бицухой высоченный афрониггер… тьфу ты! — афроамериканец. И некоторые фото не оставляли сомнений в интимности отношений кузины с черным красавчиком. Мда. Похоже, она в полном порядке, и Йегер ей никуда не упал. Хрена ему здесь обрезанного, а не Микасину киску!
— Опять работаешь? — мама поставила в мойку стопку тарелок. От улыбки вокруг глаз собрались ласковые морщинки.
— Не опять, а снова, — открыв небесно-голубой кухонный шкафчик, он достал два стакана. — Выпьем? — густая бордовая жидкость потекла по стеклу. — За тебя, моя красавица!
— Ты уже брось этих шуток! — нарочито включив классическую «Сару Соломоновну», она деликатно засмеялась.
— Ну тогда просто — лехаим! — тонкий звон осветил крошечную кухоньку. Леви приобнял ее хрупкие плечи. — Пойду, попрощаюсь с реликтами. Мне пора… — хорошо, она не спросила о мальчишке. Не пришлось бы вешать на уши лагман.
К себе ехал медленно, не торопясь. И не потому, что под синькой. Просто размышлял. Эта вселенная затягивала, окружала мелочами. А увидев мать, Леви понял нутром — его место здесь. Чертов сопляк! Ничего, узнает про свою распрекрасную Микасу — посмотрим, куда запоет.
Квартира резанула пустотой. В прихожей на коврике не валялись сброшенные кеды. Засранец скидывал обувку, оставляя лежать, как упало. За год так и не удалось приучить к порядку. Торшер у дивана в гостиной не светил белым на купленную Ереном в волгоградской ИКЕА акулу. Плюшевая рыбина подбешивала, но Леви разрешил этот детский-сад-штаны-на-лямках потому… Потому что зеленые глазищи смеялись, когда прикатил прямо с вокзала к нему и торжественно вручил дизайнерский высер, мол, квартира смахивает на КПЗ с удобствами, а с акулой прикольнее. На кухне никто ничего не громыхало, не падало со звоном на кафель. Не встречал в прихожей аппетитный запах экологически-тощей курицы, запекаемой в духовке с майонезом. Тушки зародышей птеродактиля Ерен притаскивал из кошерного магазинчика здоровой жратвы. Хотя мамаша-Кирштейн бойко торговала ими на Арбузной пристани, к тому же — втрое дешевле. Она же и поставляла курей в «АльфаКошер». Каждый делает гешефт в меру своей моральной ответственности перед живыми людьми. Ладно. Надо снять, наконец, пропитанный пылью закона мундир и ополоснуться. Ах да, где-то тут тусуется черный кошак. Погоняло бы придумать. В том, что обзавелся когтистым геморроем, Леви убедился, зайдя в спальню: вспыхнувший на потолке плафон продемонстрировал покосившуюся дверцу древнего шкафа, из которого печально вывалился не подлежащий идентификации фрагмент рубашки. Обормот, дрыхнущий на груде одежды, приоткрыл правый глаз, счел обстановку удовлетворительной, потянулся, изящно обогнул хозяйские ноги и, устремив хвост в зенит, недвусмысленно отправился на кухню. Прокурорская чуйка влегкую реконструировала события, предшествующие правонарушению. Кошак хорошо выспался, заскучал в минимализме, где даже цветочные горшки не опрокинешь с подоконника, и отправился покорять новые горизонты. В наличии горизонтов виноват оказался сам Леви. Который, пребывая с утра в пиздостраданиях на предмет утраченной любви, не выполнил обязательный комплекс телодвижений, необходимых для закрытия дедулина шкафа. А именно: приподнять перекосоебленную на правую сторону, как пучок на макушке мамаши Кирштейн, дверь и, придерживая ее одной рукой, хорошенько стукнуть по тому месту, где располагалась некая ржавая фигня, исполнявшая роль задвижки в эпоху Вождя Всех Времен и Народов. Отважный первопроходец обнаружил, что дверь в Terra incognita открыта и, направив горящий взор навстречу неизвестности, атаковал и уже было захватил новый плацдарм, запустив когти в ближайшую точибельную штуку. Но тут уличного шпанюка подвергли массированной бомбардировке рубашки, пиджаки, брюки и вешалки. Он бился насмерть. Разрывал, терзал, душил подлые тряпки. И в конце концов заснул на куче поверженного шмотья.
— Ах ты ж, поц злоебучий! — Леви замер в дверях кухни.
Кот, трагично восседающий возле пустой миски, укоризненно посмотрел на своего человека.
— Ну вот и погоняло нашлось, — Леви насыпал новую порцию.
Он не стал менять постельное белье. До мурашек хотелось сохранить запах последней ночи. Свободный ветер степи, озон и неуловимо пряные нотки. Они звучали громче, когда засранец скакал на елдаке, запрокинув голову назад так, что видно лишь кадык, ходящий ходуном под загорелой кожей. Мускус? Черный перец? Уносящийся в звездное небо дым костра на берегу Волги? Изредка они выбирались с ночевкой в необжитое даже местными браконьерами местечко. И трахались до упаду под растущей на берегу ивой. Мерцающие листья нашептывали певучую мелодию, а река аккомпанировала на струнах тростника. Леви зарылся лицом в подушку. Отыскать, ощутить горящими щеками след тепла своей зеленоглазой погибели. Он привык к быстрому перепихону в Сочи, куда изредка выбирался на выхи. Тупо вставлял первой же смазливой пидовке, с которой сходились в цене. Через часок, бросив на тумбочку несколько купюр, сваливал в ночь. Ни чувств. Ни обязательств. Ни сопливых драм. Потом, нежданно-негаданно на головушку джек-пот — мальчишка с глазами дриады и телом долбаного греческого бога из альбома с музейными фотками. А теперь все пойдет по вечерней звезде? Да ни хрена! Он вернет засранца. Отымеет так, что тот три дня ни ходить, ни говорить не сможет! Голос сорвет, выкрикивая его имя. И выдохнет, выстреливая кончой, те самые три слова. Первым. А там поглядим. Если повезет, если случится — Леви заявится в сраную студию, набьет слева на груди имя. Ничего, как долбила училка литры, мамаша Эрвина Шмидта — везет тому, кто сам себя везет.
Твою ж налево да об забор пять раз подряд!
Он не позвонил Шмидту…
Пришлось вылезти из-под одеяла и топать к шкафу. Поц Злоебучий еще и на бабки поставил: завтра придется за новыми рубашками переться. Дисплей послушно ожил, показал половину одиннадцатого. Эрвин наверняка пыхтит в офисе: готовит пивной праздник на весь Елды-Марлийск. Как странно, чуть больше суток назад Леви решал, кому жить, кому умирать на старой крыше разрушенного дыханием Бронированного титана города, а сейчас тыкает в хитровыебанное устройство, которое не пригрезилось бы тамошним инженерам после пяти пузырей крепкого бухла из королевских погребов. Долгие гудки уныло жужжали в ухо. Сын лейтенанта Шмидта не отвечал. Ёперный бабуин! Позвонить его папаше, штоле? Шмидт-старший отозвался сразу. На дежурный вопрос — как дела, досадливо цокнул языком и выдал: «Эрвин в больнице. Григорьич говорит, что это гипертонический криз, а не последствия контузии, но лучше понаблюдать». Буркнув в ответ что-то сочувственное и какбэ вежливое, нажал отбой. Ясно. Ушибленной башке отставного воина клана солдафонов пришлось хреново при загрузке памяти о мире титанов. Непонятно. Памяти две, но личность явно одна. Никакой биполярочки. Да, здешний Леви Аккерман немного мягче, но ведь родился, взрослел, жил в обычном подзалупинске. Не гнил в мерзотной темноте Подземного города, построенного по приказу короля. Таки получается — личность одна. Возможно, сознание некоторых людей существует в нескольких вселенных одновременно, хотя сами они не подозревают об этом? И с каких фигов здесь они старше?.. Аккерману Леви Исааковичу, согласно паспортным данным, тридцать четыре годика, как одна копеечка. Йегер оказался роскошным девятнадцатилетним красавчиком. Вымахал, засранец, сантиметров на десять, в плечах раздался, но сохранил порывистую легкость. Ушла угловатость дрыщеватого сопляка, и сейчас он летает свежим бризом, готовым сорвать в десятибалльный шторм. Так зачем их все-таки перебросило вперед? Высший разум закинулся астральными грыбочками и криво выставил таймер? Нихрена не разберешь…
Морфей ни в какую не желал баюкать в объятиях. Овцы, сосчитанные до ста, тоже не помогли. На сто третьей плюнул и послал сферическую отару в астральный вакуум. От подушки рядом, от простыни, от белого пододеяльника, расчерченного темно-синими зигзагами, пахло Ереном. Завтра утром они отправились бы на раннюю пробежку в парк, где рассветно-ласковое солнце роняет лучи на дорожку, превращая серость плитки в золото. Густые тени цветущих каштанов скользили бы по стройной спине, обтянутой черной майкой с надписью белым Ben Solo. На старте чертов засранец обгонял его — еще бы, отрастил ноги от ушей! Правда, к концу выдыхался, и, когда они добирались до конца главной аллеи, запаленно сопел позади. Смазанный скользящий поцелуй — вдруг кто заметит. Тихий шепот в губы «обожаю твой обрезанный хер!» Улыбка зеленых глаз, за которую готов отдать всю кровь до капли. И Ерен отправлялся на работу в «Розу», а Леви возвращался домой — корпеть над прокурорской бюрократией. Ранние субботние пробежки в любую погоду — больше они не показывались вместе в публичных местах.