— Понятно.
— Юрчику, одевайся там потеплее. Я смотрела прогноз погоды в Украине, там всю неделю будет снег. И холодрыга. Я тебе положила ещё одну пару тёплых носков. И, пожалуйста, без геройства, никуда не лезь, ладно?
— Ладно.
Я был благодарен жене за то, что она без лишних сцен и выяснений приняла моё решение поехать на пару недель в Киев. У меня в колледже как раз закончился осенний семестр, каникулы аж до середины января. Я знал, что с той минуты, как я ей сообщил о своём намерении отправиться в Украину и что уже взял билеты, жена переживает и волнуется. Но она ни разу не подала виду. Мы с ней жили вместе очень долго и в своём взаимопонимании достигли такого уровня, когда общение строится по принципу умолчания: «я знаю, что ты знаешь, что я это знаю». Применимо к данной ситуации, я знал, что жена знает, что ещё с лета я хотел поехать в Киев, хоть ей этого не говорил. Поэтому моё решение для неё неожиданным не было.
— Домовылыся? Так чи ни? Будэш обэрэжним? — спросила она по-украински. С первой недели войны она старалась как можно чаще говорить по-украински.
За годы нашего супружества она при мне не произнесла ни одного слова на украинском языке. Я даже не предполагал, что моя жена знает укранский. Понятно, она родилась и выросла в Киеве, мову понимала, но последний раз по-украински говорила, наверное, в школе на уроке украинского языка и литературы. И больше нигде. У неё дома в семье говорили только по-русски.
В Америке украинский язык, понятно, ей не был нужен вообще. Все филологические усилия были направлены на изучение английского. К тому же, как я уже сказал, для моей жены Украина никогда не была страной, лишь территорией. И вот пожалуйста — она перешла на мову! Все десять месяцев с начала войны она смотрела новости и блоггеров на ютюб по-украински, смотрела онлайн современные украинские фильмы. На работе её сотрудница принесла ей СД-диски с записями малоизвестных буковинских и галичанских народных песен. Жена просила и меня разговаривать с ней дома по-украински, так как благодаря моей учёбе в университете на гуманитарном факультете мой украинский был лучше, чем у неё. Она и к нашему сыну обращалась на украинском в надежде, что он таким образом выучит хоть что-то.
— Подъезжаем. Папа, где мне остановиться? — спросил Давид, когда наша машина уже катила по шоссе аэропорта.
— Подъезжай прямо к дверям терминала, — сказал я. — Сынок, чем ты будешь заниматься все три недели каникул?
— Первые две недели буду много работать, возьму несколько ночных смен, — ответил Давид.
— Зачем?
— Папа, ты что, забыл? В начале января я еду с Лорейн на неделю кататься на лыжах. Поэтому мне нужны деньги.
— Окей, работай. Но, пожалуйста, не торопись, когда будешь иметь дело с пациентами-бегемотами. Помнишь, я тебе показывал несколько раз, как надо поднимать носилки с тяжёлыми пациентами, чтобы опять не сорвать себе спину? Кстати, у тебя боли в спине уже прошли? — спросил я, имея в виду недавний случай, когда мы с Давидом во время смены спускали на носилках с четвёртого этажа чернокожую, страдающую ожирением. Давид тогда, поспешив, резко выпрямил спину и, поднимая носилки, потянул себе какую-то мышцу на спине. Могло быть и хуже — мог повредить себе позвоночник.
— Хорошо, папа. Ты тоже будь осторожен.
Он остановил машину возле здания терминала, проскользнув в небольшое свободное пространство на дороге, запруженное машинами.
Мы все втроём вышли. Я взял чемодан.
— Юрчику, любый, будь ласка, бэрэжи сэбэ, — привстав на цыпочки, жена обняла меня и поцеловала.
Приятная лёгкая грусть защемила мне сердце. Поцелуи во время прощания на вокзале — это всё, что остаётся от юношеской влюблённости. В рутине семейной жизни поцелуи, увы, незаметно теряют своё романтическое содержание и становятся лишь частью секса.
— Гудбай, сынок. Береги маму, — мы с Давидом пожали друг другу руки, и я пошёл к зданию.