И скривилась, словно от непонятной горечи.
— Украинцы, — прохрипела она, — исключительная нация.
Ее вдруг перекосило, будто слова отдавали отвратительной тухлятиной. Круглов смотрел, как колеблются в настороженных глазах пойманные свечные огоньки.
— Что? — проговорила Марина тихо. — Что вы сделали со мной? Верните, верните, пожалуйста. Я прошу вас, верните!
— Что вернуть? — спросил Круглов.
— Я не хочу! — вскрикнула Марина. — Вы что, не понимаете? Я хочу сойти с ума! Здесь нельзя без этого! Как жить? Здесь нельзя нормальному, когда тебя вчетвером, впятером, взводом… Среди сумасшедших можно быть только сумасшедшей. Что вы сделали?
Она всхлипнула.
— Марина… — сказал Круглов.
— Верните! — вскинулась женщина. — Пожалуйста! Верните меня туда! На Украину верните, в тот мир! В тот!
Ее худой кулачок стукнул ему в грудь.
Круглов неловко отклонился, потом, поднявшись, неловко выставил руки — и Маринины удары обессилено заклевали предплечья. Один, случайный, правда, достал скулу.
— Верните! Как мне жить? Как? Я не хочу… Понимаете?
— Марина…
Круглов кое-как прижал женщину к себе.
Вовка, прибежавший на крик матери, вцепился ему в ногу.
— Оставьте маму!
— Господи! — заревела Марина, вырываясь. — Почему, Господи?! Я не хочу думать! Я хочу, как раньше. Мне страшно, поймите, страшно!
Круглов все же удержал ее, и она, вздрагивая всем телом, в конце концов наклонилась к нему, прильнула, утонула щекой в плече. Устало, с черным мушками в глазах, он подумал: как бы не упасть, не грохнуться вместе на пол. Потом и не подняться будет.
Затихший Вовка обнимал ногу — не вырвешься.
— Вам надо поспать, — сказал Круглов, отворачивая нос от жестких, немытых Марининых волос. — Вовка, давай, отведи маму…
Он кое-как отлепил их обоих от себя.
— А я покурю на улице. Давайте, ложитесь…
Его шатнуло, но ноги на автопилоте довели до крыльца сквозь сени. Он не сразу даже попал сигаретой в рот. Подавился коротким, кашляющим смешком — вот мазила-то! С пятого или шестого раза закурил.
Тусклые звезды Донбасса мерцали во тьме над головой. Безучастные, холодные.
Затянуться полностью не получилось — его повалило на стылую землю, и сигарета брызнула искрой во мрак.
Круглов задергался, засучил ногами, дыша тяжело и хрипло, выскуливая отдельные слоги и звуки. Слова Марины умирали в нем, раздергивая тело на части, заворачивая руки, разбивая губы о хребет замерзшей грядки, заставляя сжиматься и изворачиваться от боли.
Ватники! — толкалось изнутри. Ла-ла-ла-ла! Уроды! Сжечь! Только люстрация… Доблестная украинская армия… Любишь Украину? Надо любить! Мы тебя заставим… Ще не вмерла… Ну, повторяй, повторяй, не ной, сука… Ще не вмерла…
Пять, десять секунд. Или минут?
Затем было удивительно сладко лежать, не чувствуя ни холода, ни времени, ощущая лишь ясную пустоту.
Где-то рядом шевелило ветвями дерево. Упокаивающе: ш-ш-ш, все хорошо, все кончилось.
Круглов поднялся, кое-как отряхнулся, ощущая руки палками, сбил землю и снег с лица. С трудом сообразил, нашел глазами темную глыбу дома.
Наощупь он добрался до узкой своей кровати в комнатке и, не раздеваясь, рухнул в мертвый, без сновидений сон.
Утро вползло в сознание Круглова шорканьем веника по полу.
Ших-ших. Тишина. Сизый утренний свет с красной рассветной полосой на стене. И снова — ших-ших.
Круглов оторвал голову от кровати.
В неплотно прикрытую дверь виделся сосредоточенно подметающий пол Вовка. Пыль и крупицы земли, маневрируя, будто армии перемещались с места на место.
— Эй! — позвал Круглов. — Сколько времени?
Вовка подбежал к двери.
— А вы, дядя, уже проснулись? — спросил он, зажмурив один глаз.
— Да, — Круглов сел на кровати.
— Ура!
Вовка исчез, простучали по полу ботинки, с натугой скрипнула входная дверь. Холодный воздух пошевелил занавески.
Круглов вздохнул, почесался и обнаружил, что куртка его, почищенная, висит в шкафу на гвозде, а у рюкзака, лежащего на полу, линия ножевого разреза стянута аккуратными стежками. Сделалось вдруг легко.
Круглов натянул не первой свежести носки, боты, в которых вроде бы и уснул, но во всяком случае, не помнил, чтобы снимал их ночью.
— Вот, мам, он проснулся уже!
Круглов вышел в большую комнату в самый раз к появлению Марины с сыном.
— Здравствуйте.
Марину было не узнать.
Вместо легкого платья появилось худое пальтишко, вместо короткого бесстыдства ноги до колен закрывала плотная, вручную сшитая юбка. На голове — платок. Но главное было в другом. Лицо Марины светилось. Круглов видел много таких лиц, но каждый раз в нем оживало трепетное ощущение чудесного преображения. Словно новый человек вылупился из старого, пророс и новыми глазами посмотрел в мир.