Западные наблюдатели еще при жизни Петра Аркадьевича Столыпина обращали пристальное внимание на его деятельность, заинтересованно размышляли о ее последствиях. Как отмечает немецкий историк Д.Гайер, Запад начала десятых годов ХХ в. взирал на Россию «как на многообещающего гиганта, шедшего в будущее семимильными шагами. Широко распространенной была мысль, что Империя пережила эпоху военного поражения и революции, быстро модернизируясь. В Германии и Австрии сторонники превентивной войны укреплялись в своей мысли, видя накопление Россией огромной силы, превращение ее во внушающую страх нацию. Подобная озабоченность царила и в других местах: в Англии, Франции, даже Соединенных Штатах влиятельные лица предвидели для Императорской России великую будущность и важную международную роль. И они не взирали на эту перспективу с безотчетной радостью».[9] Естественно, что один из главных творцов новой русской политики, Столыпин, до сих пор остается среди важнейших фигур, изучаемых историками. Данная статья, не претендуя на всеохватность проблемы, ставит целью выяснение основных направлений западной историографии о Столыпине.
Аграрная политика была стержнем реформаторской деятельности П.А.Столыпина, поэтому именно ей уделяется основное внимание. П.Н. Зырянов недавно заявил, что «современные западные историки сдержанно оценивают столыпинскую реформу».[10] Это неточно. Зарубежные историки, изучающие столыпинскую аграрную реформу, делятся на два направления — «оптимистическое» и «пессимистическое». Первое исходит из того, что реформа была «гениальной, смелой и решительной», как выразился А. Гершенкрон;[11] второе считает реформу неудачной. Современный немецкий исследователь Х.Гросс пришел к обоснованному выводу о том, что «пессимистов» на Западе было всегда меньше, чем тех, кто высоко оценивал как замысел, так и воплощение реформы. По мнению Гросса, преобладающее число западных историков «видит Столыпина на верном пути», считая, что его преобразования «ускорили процесс перемен в крестьянстве по направлению к достижению сильно индивидуализированного образа жизни и, очевидно, несколько улучшили материальное положение большей части сельского населения. Следствием хозяйственного и правового развития было уменьшение крестьянской готовности выступать против помещиков».[12] К историкам — «оптимистам» принадлежат также Г.Яней, Д.Тредголд, Л.Волин, Д.Малл.[13] И многие современники Столыпина, особенно в Германии, высоко оценивали его аграрную реформу, в том числе В.Прайер, автор лучшей немецкой работы по русским аграрным преобразованиям начала ХХ в.[14]
Меньшинство («пессимисты») считает, что центру не удалось преодолеть сопротивление реформе со стороны части губернаторов и их аппарата. Обращается внимание на сравнительно небольшие размеры крестьянских хозяйств, предполагавшиеся реформой, что, по мнению этой группы историков, ставило преграду модернизации. Таким образом, напрашивается вывод: «полусамодержавная» политическая система сама ставила непреодолимые препятствия своей же реформаторской деятельности.[15] Эта аргументация близка той, какую приводит наша ленинградская школа, в частности В.С. Дякин.
Западные историки обращают внимание на методологические проблемы, осложняющие оценку успешности столыпинского курса. Х. — Д.Леве в многотомном коллективном «Руководстве по истории России», призванном подвести итоги новейшей западной историографии России, отмечает, что вообще весьма трудно судить о тенденциях развития этой страны в начале ХХ в. Начавшаяся первая мировая война осложнила наметившийся процесс, «так как новая система больше всего требовала длительного мирного периода. Добавившиеся военные тяготы осложняли возможность доказательства, что конституционно-монархический строй был в состоянии развивать производительные силы страны и преодолеть к тому же типичные для России политические пороки». Историк убежден, что в этих условиях трудно установить, в какую сторону развивалась Россия. Он пишет, что «столь глубокие перемены, какие переживала Россия, даже в идеальном случае не могли привести уже до 1914 г. к образованию действенных хозяйственных, социальных, политических структур». Поэтому естественна противоречивость суждений исследователей о процессах, протекавших в 1907–1914 гг.: «В чем одни усматривают рождение нового, влекшего к лучшему будущему, для других, как современников, так и для нынешних исследователей прошлого, представляется проявлением кризиса, который предвещал крушение устаревшего насильственного строя».
Тем не менее Х.-Д. Леве убежден, что споры между двумя господствующими направлениями в западном «столыпиноведении» создают благоприятные условия для развития историографии. Однако «никогда ни одна сторона не одержит явной победы», — делает вывод историк. К тому же возможны и многочисленные переходные варианты от «оптимизма» к «пессимизму» как в отношении столыпинских преобразований, так и относительно уровня развития довоенной России в целом (например, можно быть «оптимистом» в оценке экономического развития и «пессимистически» взирать на политические возможности режима; или в целом рассматривать положительно происходившее в России, но единственным пороком видеть излишнюю концентрацию пролетариата в городах и т. п.).[16]