Нет, не лошади. Красивая телега запряжена восьмеркой крепких двадцатилетних славянок, обнаженных по пояс и одетых в одинаковые мужские порты. Восемь сильных, белокожих баб снаряжены попарно в расписные хомуты с золоченым дышлом посередине. Заботливо взнузданы кожаными ремешками с бляхами и шелковыми кистями… На посиневших лицах темнеют широкие наглазники, шитые крупным бисером.
Ну вот и догнал Данька страшный экипаж. Выбежал наперерез и встал на пути, задыхаясь, низко склонив голову.
Возница лениво приподнял тонкие веки, покрытые золотой краской. Бесстрастно посмотрел прямо перед собой, будто сквозь Даньку…
— Стоп, — негромко сказал Данила. — Приехали, гражданин.
Иссохший старик недовольно поднял брови — и воздел руку с бичом, вяло замахиваясь для удара.
— Вы… что же творите, суки? — простонал Данила, качая гудящей головой. Нехорошо… Ох, как нехорошо…
Возница не успел ответить. Занеся руку с блестящим кнутовищем, он замер — удивленно скосив темные глаза вниз, на собственную впалую грудь, покрытую ровным пергаментным загаром. Из этой груди вот уже добрых две секунды торчала золоченая, немного обрызганная красным, очень изящная рукоять сорочинского кинжала. Стыря подоспел, догадался Данька.
У Стыри слабые нервы, он не умеет долго разговаривать. Пожилой возница открыл рот и слюняво зашипел. Рыком откинулся на спину, на подушки — шипение прекратилось.
— Падла с возу — бабе легче, — прохрипел Хлестаный чужим голосом. И кинулся выпутывать женщин из упряжи. А Данька почему-то не мог двигаться, будто оцепенел…
— Давай распрягай! — закричал Стыря, сдирая с передней бабы хомут: схватил под уздцы — и не может отцепить кляпышек на удилах: руки дрожат; а женщина только вяло мотает головой и глядит бессмысленными голубыми глазами, и темная капля стекает изо рта по чумазому подбородку на кожаный подгубник.
А Данька не может пошевелиться. Он смотрит на бронзовую рогатую статую, и ему кажется, что статуя дышит! Я схожу с ума. Она двигает рукой. Мне кажется, что она двигает рукой. Мне кажется, что она… медленно поднимает руку, а в руке…
— Стырька, ложись! — заорал Данила, опомнившись.
Слишком поздно. Металлическая булава с перистым самоцветным набалдашником сверкает в воздухе и бьет Стырю в голову повыше виска. Стыря молча падает навзничь, обрывая с женщины расслабленную узду; женщина вяло оседает следом. Раненый разбойник слепо мотает бритым черепом и пытается куда-то ползти, но изможденная, обчуренная баба наваливается сверху и медленно придавливает, неловко оскальзываясь босыми ногами по грязи. Теперь виден только крепкий затылок Стыри с отрастающей золотистой щетиной, к затылку прилип мусор, кусок яичной скорлупы — раны не видно, и непонятно, откуда кровь. Нет, это не статуя, горько улыбается Данила, отрывая взгляд от разбитой головы Хлестаного. Это большой злой парень.
Неужели сам Чурила?
В тот же миг Данька услышал крик.
— Сзади! — визгнул женский голос, и Данила инстинктивно отпрыгнул вбок — обернулся: ха! Откуда вы взялись, друзья? Две черные тени в хищно раздутых плащах — и острые молнийки кинжалов в руках! Подкрались бесшумно? Хотели проткнуть мне спину? Так нельзя. Сначала нужно знакомиться.
Одну минуту, друзья. По очереди. Это тебе, улыбнулся Данька, выбрасывая вперед увесистый кулак — и мигом разбивая бледное лицо ближайшему господину в красивом плаще. Человек послушно выгнулся в спине, повернулся на каблуках и — упал в дымчато-черное облако собственных одеяний.
Так. Где второй незнакомец? Ах, вот он — смазанной, почти полупрозрачной тенью мелькнул сбоку и все-таки успел махнуть кинжалом. Ой. Данька так и не понял, куда его ранили (если вообще ранили). Он решил выяснить это позже, а пока просто толкнул жесткой ладонью левой руки в податливую темную грудь. Будто отмахнулся. Наверное, у меня совсем другая весовая категория, предположил Данила, с некоторым разочарованием осознавая, что и второй противник в ближайшее время не сможет подняться на ноги.
Даньке стало любопытно. Он даже сделал шаг вперед и нагнулся, чтобы получше разглядеть упавшего негодяя в черном костюме. Это его спасло. Что-то прогудело и звонко, мимолетом стукнуло Даньку по затылку. Сорвало с темени клок волос и — огнисто пропылав самоцветами — унеслось дальше — за частокол, в малину.
Как выяснилось, у рогатого чудовища было две палицы. Если бы Данила не нагнулся, сорочинская булава (так называемый буздыхан) ударила его в шею в районе шестого (так называемого вертлюжного) позвонка. В этом случае, пожалуй, дневник Данилы пришлось бы завершить раньше, чем кончится эта строка.
Если верить британской пословице, любопытство убивает кошек. Возможно. Данила кошек не любил, и любопытство явно было на его стороне. Вовремя склонившись над телом поверженного врага в черном плаще, он отделался клочком волос, небольшим куском скальпа и сотрясением мозга. Удар не был смертельным.
Тем не менее Данила упал. Сначала ему показалось, что в глаза блеснуло черным кетчупом, а ноги отнялись и зазвенели. Потом Данила открыл глаза и понял, что сидит на земле перед телегой: сбоку тихо копошатся, постанывая в хомутах, полуобнаженные бабы, а прямо перед ним, гневно набычив рогатую голову, по-прежнему восседает в цветах и перьях внезапно ожившая статуя косоглазого монгольского божка с плотоядной металлической улыбкой.
Ух ты, весело подумал Данька: я еще жив. А бронзовый демон явно разгневан. Игольчатая чешуя вздымается на груди, из-под морщинистого панциря валит пар… Красивый доспех: при каждом движении по чешуйкам и бородавчатым заклепкам проскальзывают желтоватые блики. Аж завораживает.
«Странно, — подумал Данила. — Я не боюсь».
В этот момент бронзовое чудовище прыгнуло вперед.
Грохот, дребезжание, облако пыли — рогатый демон почему-то не смог приземлиться на ноги и грузно повалился оземь перед колесами повозки. Тут же, не останавливаясь, гремящая груда металла поползла вперед, загребая грязь корявыми долгими клешнями.
«Странно, — опять поразился Данька. — Почему он ползет?»
Утробно хрипя и поблескивая на солнце, оставляя позади неглубокую траншею с развороченными краями, оживший идол карабкался на Даньку — будто железный робот с оторванными ногами. И тут Данила осознал: так и есть. У этой твари попросту нет ног.
Странная веселость охватила контуженый мозг Данилы. У меня тоже отнялись ноги, почти радостно подумал он. Теперь падла будет наползать, а я буду удирать. Тоже по-пластунски. Так и будем ползать, как два летчика-мересьева.
— Берегись! Он убивает тебя! Беги! — надтреснуто прозвенел женский голос, будто сквозь вату. Женщина… откуда здесь женщина? — удивился Данька и послушно пополз прочь. Пожалуй, он сделал это вовремя. Железная клешня бронзового краба вспорола траву в полуметре от Данькиной босой ноги.
Данька полз быстро. Потом дополз до забора и уткнулся лбом в теплые занозистые доски. Ну вот, дальше бежать некуда. Своей правой кисти Данила почему-то не чувствовал. Поэтому он нащупал онемевший холодный кулак дрожащими пальцами левой руки — и с трудом повернул волшебный перстень на указательном пальце.
Теперь вся надежда на птичку. Если нам повезет, ворон прилетит раньше, чем монгольская падла доползет до забора и сожрет контуженого властовского наследника Зверко.
Однако… колдовская птица явно не успевала спасти наследника. Прошло уж больше десяти секунд — Данька сидел, прислонившись взмокшей спиной к забору, и смотрел в кричаще красивое небо, стараясь не слушать клокочущий, уже торжествующий рев подгребающей твари. Еще пять секунд… Нет, не видать в синем небе черной точки. Зато — если перевести взгляд вниз, к земле — уже хорошо видны вмятины и пятна на шипастых, бликующих клешнях чудовища. Там, где движется демон, вздымается черно-зеленое облако дыма и скошенной травы, высоко вверх отстреливают белые головки ромашек, срезанные кратким ударом загребающей лапы. Сначала он оторвет мне ноги, догадался Данька и начал медленно закрывать глаза.