Тем временем Кэти спокойно стояла и смотрела с непроницаемым выражением лица.
Прижимая ее к груди, Хью продолжал разговаривать со своими друзьями, раздавая инструкции и ловя в воздухе ключи от машины.
Он перевел взгляд на свою девушку, которая просто кивнула, прежде чем отвернуться от драмы и положить свою коробку с завтраком в школьную сумку.
Прикрывая ее лицо от взглядов десятков наших сверстников, когда он открыл дверь в главный коридор, Хью повел Лиззи в одном направлении, в то время как Джонни повел Джерарда в другом. Поддерживая его рукой за плечо, он увел своего лучшего друга с места резни.
- Ей нужен врач, - заявил Пирс, стоявший в холле, вступив в перепалку. - Этой девушке серьезно нездоровится.
- Не смей, блядь, так говорить, - огрызнулся Патрик в ответ. - Господи!
- Причинять боль обиженным людям, - предложила Шэннон. - Я не оправдываю это, но, пожалуйста, не говори так о ней за то, что она не использует здоровые способы справиться со своей травмой.
- Шэннон, у всех нас есть травма, - ответила Кэти. - Не все проецируют это на других людей.
- Я думаю, это потому, что было так много невысказанных разговоров, - предположил Патрик, ерзая на своем стуле. - Однажды она была здесь, а на следующий день ее…
- Не было.
- Точно.
- Ничего не прояснилось, - добавил он.
- Совершенно верно, - согласилась Шэннон, нетерпеливо кивая. - Итак, для Лиззи этот день все еще повторяется.
- Что - то вроде фильма ” День сурка".
- Да, - она лучезарно посмотрела на Патрика. - Прямо как День сурка”. - Она повернулась к остальным из нас. - Годы проходят для всех нас, но она застряла в этом моменте. - Пожав плечами, она добавила: - Время не может исцелить, если оно не проходит.
Открываемся и закрываемся
ГИБСИ
Последние несколько недель были лучшими в моей жизни, но, как ни странно, они были и самыми тяжелыми. Потому что каждый день я просыпался и лгал единственному человеку, от которого у меня не было секретов. Это было терпимо, когда наши отношения были платоническими, но перемена, произошедшая со мной с тех пор, как мы стали большим, была подобна смене дня и ночи.
Я все время чувствовал себя таким уставшим, как будто таскал на себе огромный груз, который с каждым прошедшим днем становился все невыносимее.
Только утром перед зимним балом я, наконец, пришел к выводу, что больше так не могу.
Я не смог бы нести этот груз еще один день.
Это было уже слишком.
Это было слишком тяжело.
Крепко обнимая обнаженную девушку в своей постели и сосредоточив внимание на потолке моей спальни над нами, я обдумывал свои варианты.
Могу ли я это сказать?
Мог ли я по-настоящему произнести эти слова снова, зная, что в тот единственный раз, когда я произносил их раньше, они остались без внимания. Тогда мне не поверили, так кто мог сказать, что Клэр поверит мне сейчас? Да, она любила меня, я знал, что это правда, но любовь не имеет ничего общего с чьей-то способностью верить в монстров.
Сосредоточившись на своем дыхании, я попытался подавить чувство неловкости, а когда это не сработало, я задержал дыхание в надежде, что смогу отключиться и поспать несколько минут, прежде чем мой будильник зазвонит в школу. Но все, что, казалось, сделало стук моего пульса в ушах еще громче.
Не находя в себе утешения, я переключил свое внимание на смокинг, висящий на двери моей спальни, прежде чем перевести взгляд на спящую красавицу в моих объятиях. Она спала несколько часов, в то время как я не сомкнул глаз. Мне было неуютно в своей постели, поскольку девяносто процентов ночей я спал в ее постели, так что это не совсем успокоило охватившее меня беспокойство.
Но то, что она была здесь, в моем пространстве, когда ее тело касалось моего, дало мне подобие покоя в этой комнате, которого у меня не было раньше. Она заставила меня захотеть остаться с ней в этой постели. Она заставляла меня хотеть расслабиться. Потому что я любил ее. Каждой частичкой себя. Каждой косточкой в моем теле. Ущербный и весь такой, каким я был. Я ничего не мог с собой поделать. Это было инстинктивно. Это было всепоглощающе. Это было навсегда.
Когда мой взгляд скользнул по ней, я почувствовал, как мое сердце привязалось к ней, одновременно прикрепляясь и сворачиваясь замысловатыми узлами вокруг каждой ее части. Я знал, что никогда не забуду эту девушку, что делало ложь ей почти такой же немыслимой, как и откровение.
Ведя внутреннюю войну, в которой я в любом случае проигрывал, я молча ждал, пока она, наконец, пробудится ото сна, принеся с собой улыбку, которая сияла ярче любого солнца над Баллилаггином.