"Прелестная деталь! - подумал он. - А главное - практично. Если что-то прольется, тут же впитается".
В противоположном конце комнаты послышалось бормотание. Здоровенный как бочка мордоворот медленно поднялся и, расправив на свету могучие плечи, двинулся в сторону Лафайета. О'Лири смотрел на медленно приближающуюся колоритную фигуру: рыжие всклоченные волосы, приплюснутый нос, изуродованное ухо, большие пальцы огромных волосатых кулаков просунуты за веревку, служившую поясом. Лафайет отметил полосатые чулки ниже заплатанных бридж, неуклюжие башмаки с большими железными пряжками и не первой свежести рубашку с открытым воротом и просторными рукавами. На бедре болтался привязанный ремнем зачехленный нож длиною в фут.
Громила подошел к столу, за которым сидел Лафайет, остановился как вкопанный и с высоты своего роста уставился на О'Лири.
- Да че вы, - прорычал он, оглядывая притихшую комнату, - не такой уж он и страшный.
Лафайет мог разглядеть лицо громилы: злобные с красными веками глазки, украшенные шрамами давно не бритые скулы, толстые губы со следами былых драк. О'Лири улыбнулся.
- Великолепно, - сказал он и, обратившись к трактирщику, весело добавил, - ну, давай живей твое вино. Я бы съел сэндвич с цыпленком и ржаным хлебом. Ужасно проголодался, за обедом съел всего лишь парочку сардин.
Лафайет снова приветливо улыбнулся. Сидевшие рядом с ним, сжавшись, со страхом следили за ним.
Рыжий, не меняя позы, все еще стоял перед ним.
- Присаживайтесь, - пригласил его Лафайет, - как насчет сэндвича?
- Ну, я вам говорю - он просто голубой, - зычным голосом подытожил амбал свои наблюдения.
Лафайет аж цокнул от восторга и покачал головой. Ну, это уже пошел просто психоанализ. Этот придурок - олицетворение подсознательного символа мужественности - высказал то, что до сих пор подавлялось где-то в глубине его эго, или сверх-я. Скорее всего, это подсознательное и вызывало всякого рода неврозы. И вот теперь, вытащив это наружу, можно встретиться с ним лицом к липу, убедиться в его нелепости и после этого - похоронить навсегда.
- Ну, давай, садись, - настойчиво повторил Лафайет. - И объясни мне, что ты этим хотел сказать.
- Да ты спятил, - проскрежетал громила, оглядываясь вокруг в поисках одобрения. - Слушайте сюда, - он носит короткие носки.
- Ц-ц-ц... - Лафайет с упреком поглядел на рыжего. - Делай, что тебе говорят, - а не то я превращу тебя в толстую бабу.
- Че?
Брови рыжего детины сердито поползли вверх по низкому лбу, словно гусеницы. Рот его раскрылся, обнажая ряд обломанных зубов.
Хозяин обеспокоенно покосился в сторону рыжего, поставил на стол запыленную бутылку и положил рядом жареного цыпленка - прямо на стол, без тарелки.
- С вас доллар пятьдесят, - пробурчал он.
Лафайет похлопал себя по карману и вытащил знакомый бумажник, с некоторым запозданием вспомнив, что в нем всего один доллар. Гм-м, а почему бы вместо этого одного-единственного не сделать штук пятьдесят? Он представил себе впечатляющий банкнот - хрустящий, зеленый, вселяющий уверенность. А почему, собственно, один банкнот?
Почему не представить сразу пачку? И, может, даже кинуть туда несколько сотенных для круглого счета. В принципе он мог бы представить любую сумму. О'Лири даже прищурился, чтобы сосредоточиться...
Вдруг послышался какой-то почти беззвучный хлопок - как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лафайет нахмурился. Странное явление - хотя, может быть, для галлюцинации оно и нормальное. О'Лири открыл бумажник, как будто проделывал это тысячу раз, и обнаружил там пачку хрустящих банкнотов. Величественным жестом вытащил одну бумажку: пятьдесят долларов - как и должно было быть. Но вот написание...
Водяные знаки на поверхности банкнота выглядели как-то незаконченно были едва видны. Первая буква была похожа на "О" с маленькой "х" наверху, за ней следовала перевернутая буква "U", потом какая-то загогулина и несколько точек...
Постепенно странность исчезла. Казалось, буквы приобрели резкость, как будто попали в фокус видоискателя. Теперь О'Лири видел, что слова стали совершенно четкими. Но вот первая буква... Это была по-прежнему буква "О" с маленькой "х" наверху. Лафайет задумался. Такой буквы, вроде, вообще не существует. Хотя должна быть - ведь он же ее видит.
И тут его осенило - он даже улыбнулся. Механизм его воображения, будучи всегда последовательным, изобрел иностранный язык и соответствующий ему, тоже иностранный, алфавит. Естественно, поскольку он изобрел его сам, то может прочитать написанное с помощью воображения. Вероятно, это же относилось и к разговорному языку. Если бы он смог сейчас проснуться и послушать свою речь, то она, скорее всего, показалась бы ему сплошной тарабарщиной. Это как стихи, которые приходят во сне. Их быстренько запишешь, а утром посмотришь - сплошной бред. Но слова на банкноте были достаточно ясны - надпись под знакомым изображением Гранта гласила: "Королевские сокровища Артезии". Правда, Лафайет с некоторым удивлением обнаружил крошечный парик и кружевной воротник. В конце концов, это просто игра в деньги.
Но что это значило? Он улыбнулся про себя. А какая разница? Он же не сможет прихватить все это с собой, когда проснется. Лафайет протянул бумажку трактирщику, который стоял рядом, разинув рот. Почесав затылок, тот пробурчал:
- У меня нет сдачи, ваша светлость.
Как только человек заговорил, О'Лири внимательно прислушался: да, это был странный язык, напоминавший чем-то бруклинское наречие.
- Сдачи не надо, - великодушно сказал Лафайет, - вина не жалей; да, и еще - принеси-ка парочку стаканов и вилку с ножом, если можно.
Трактирщик поспешно удалился. Рыжий стоял не двигаясь, мрачно уставившись на О'Лири.
- Ты там сядь, - обратился снова к нему Лафайет, указав место напротив. - Мне из-за тебя ничего не видно.
Громила посмотрел вокруг и, заметив, что находится в центре внимания, выпятил грудь.
- Рыжий Бык не настолько пьян, чтобы подчиниться какому-то разряженному франту, - заявил он.
- Делай, что тебе говорят, - предупредил О'Лири, сдувая пыль с неровной зеленой бутылки, которую ему принес трактирщик, - или я пришлепну тебя так, что ты уже не возникнешь передо мной.