Зашевелились воины-стражи, позвякивают кольчугой. Святослав с колена вскочил, воевода медведем кинулся к нему с лавки, сгреб в объятие. Позабыли про лжебулгарина. А он покашлял в кулак, мол, делать здесь больше нечего.
— Ага, — пробасил Асмуд, указывая глазами на переминавшегося с ноги на ногу Блуда, — этого тут порешить, княжич, или вывести?
— Ни один волос не падет с его головы, — сказал Святослав. Он ушел в самый дальний угол горницы, взял с полки глиняный пузырек с краской, стерженек для письма и ленту, повернулся к столу, развернул свиток, тот самый, свиток, который побывал уже в стольких руках, и быстро, размашисто начертал что-то через всю его чистую сторону, свернул вновь и лентой перевязал. А воевода тут как тут, уж и свечку зажег, повернул пламенем вниз, капнул воск на перевязь свитка. Князь перстень приложил — готово.
— Вот тебе, Милчо из Карвуны, мое новое послание твоему Царю. Отдай Петру, как достигнешь Преслава. Он хотел этого. — И, обернувшись к воеводе, добавил: — Ты, Асмуд, иди с ним. Скажи, чтобы дали провожатых да оседланный табун, коли хочет. Пусть летит обратно без задержки тем же путем, каким прибыл.
Святослав приблизился к окну и стоял там, погруженный в раздумье. Он проследил, как Блуд пересек двор, затем перевел взгляд на луга поверх темной далекой щетинки леса, над которым простиралась чистая синева неба. Неотрывно глядел князь на запад. Невесело.
А за Киевом, уже далеко-далеко, в лесных придорожных дебрях довольный собою Блуд решился взглянуть На Святославову запись. Придержал коня, приотстал от Иванки, сломил украдкой печать, быстро свиток развернул и увидел знакомые многим слова «Хочу на вас идти».
Рассмеялся, ибо не видеть булгарам того свитка.
Погребальный звон стоял над Византией. Вознеслась в небесное царство душа почившего императора Константина Порфирородного. Умер бессмертный.
Стоял перезвон, оглушал, сотрясал столицу и окрестности. Плотно закрыты все окна и двери, кроме церковных и храмовых. Тучи вспугнутых звонницами воробьев суматошно взмыли над куполами, над верхушками кипарисов и обелисков, над запруженными народом улицами и площадями.
Покорный закону и любопытству, высыпал народ из домов. Все вышли до единого. Те, кого не вместили храмы, предавались всеобщей молитве под открытым небом. И хоть не всех опечалил тот день 959 года, но каждый старательно выражал скорбь. И на всех больших улицах и площадях видели в тот день священную колесницу с мраморным саркофагом.
Процессия змеем выползла из Палатия и растянулась по городу. Подданные усопшего владыки расступались, жались к стенам, очищая последний его земной путь.
Впереди процессии, кружась и завывая, брели глашатаи. Потом показывался сам патриарх Полиевкт в хрустящей от золота ризе, несущий в одной руке скромный крест, в другой — жемчужную диадему василевсов. Мальчики в белых балахонах, должно быть, олицетворявшие собою кротость и духовную чистоту, семенили за патриархом, послушно воздев к небесам замлевшие рученки. Сзади них в полусотне шагов шли с опущенными головами могучие телохранители Константина в широких перевязях из пятнистых гепардовых шкур.
Приутихшая толпа смотрела на усыпанную цветами колесницу Порфирородного, которую тащили за длинные кожаные лямки избранные военачальники Их имена горожане нашептывали друг другу.
— Справа Афанасий Громоподобный, я узнал его.
— А это кто?
— Который?
— Тот, что выпрямился, смотрит поверх голов.
— Сам доместик Востока Никифор Фока. Грех тебе.
— И еще один из рода Фок, Вукол.
— Смотрите, смотрите! Роман! Боже, я узрел черты Августейшего!..
— Посмотри лучше, как его августейшая красотка пялит бесстыжие свои глаза на воителя Никифора Фоку.
— Осквернительница супружеского ложа.
— Отсохнет язык твой, богохульник!
Горожанин, осмелившийся, перешептываясь с соседом, непочтительно отозваться о василиссе[25], вероятно, относился к числу тех, кто не мог простить владыке, что он в свое время вопреки воле покойного отца взял в жены дочь простого владельца харчевни с улицы Брадобреев.
Да, василисса Феофано еще недавно босоногой девченкой с именем Анастасия продавала фрукты, бегая с корзинкой между столами известной всему Константинополю таверны «Три дурака», принадлежавшей ее отцу. Слух о ее необычайной красоте и звонком, как серебряный колокольчик, голоске достиг ушей Романа, он приказал доставить певунью в Палатий, из которого она уже не вернулась на улицу Брадобреев. Стала у трона. О ее тайных встречах с Никифором Фокой не знал только муж ее, василевс Роман…