— Огибаем деревню справа, — тихо сказал Наилий. — Нам нужен первый встретившийся на пути жилой дом.
Вблизи запах гари стал невыносимым. Отчетливо слышался смрад паленой плоти. Я начал узнавать ракурсы с фотографий разведчиков. Черно-белое царство смерти.
Тишина утра наполнялась звуками. Пронзительно закричала пестрая птица, залаяла собака.
— Цыц, поганец! Ух, я тебя!
Из-за угла обгоревшего дома показалась деревянная ограда, а за ней сгорбленная старуха в цветастых тряпках и черном платке. Она погрозила прутом тощему псу и с кряхтением разогнулась.
— Мир дому вашему, — громко сказал генерал и я ждал, что он улыбнется, демонстрируя расположение и добрые намерения, но Наилий, даже играя роль, оставался верен себе.
— Обернись, вот он мир. И счастье, и достаток, — проворчала старуха, но к ограде подошла, подслеповато щурясь на нас.
Ростом я доставал ей до носа. Нет, читая задание к операции, я запомнил средний рост людей, но цифры цифрами, а на деле я снова почувствовал себя сопливым кадетом, впервые оказавшемся на плацу перед инструктором. И взгляд у старой женщины был такой же цепкий и внимательный. Смотрела, будто дырку во мне высверливала.
— Откель явились, паны? — спросила старуха.
— Издалека, — ответил Наилий.
— Вижу, что не от соседей за горстью соли.
Теперь старуха изучала генерала. Отец встретил тяжелый взгляд хладнокровно, умудряясь уверенно смотреть снизу вверх. А я все думал, сколько циклов отсчитала с рождения старая женщина? Шестьдесят, семьдесят? Наилий шестьдесят три. Но то, что называли старостью, не коснулось его сединой и морщинами. Не коснется и меня. Конечно, если не убьют в бою раньше, чем я сравняюсь возрастом с ним, сегодняшним.
— Мы ищем тех, кто жжет деревни, — глухо сказал генерал.
Вот так сразу без вступлений и предисловий. Смело, ничего не скажешь. Но отец знал, что делал, глупо было даже пытаться влезть в разговор. Поэтому, когда старуха снова обернулась ко мне, я только сильнее ссутулился и отвернулся.
— Пошто вам навь? — проскрипела она. — Молодые еще, жить да жить. Ступайте с миром, откуда пришли.
— Откуда пришли, уже ничего нет. Одни мы с братом остались, отомстить хотим.
Старуха качнулась к отцу, перебирая морщинистыми пальцами верхушки штакетника. Тощий пес снова залаял, и ветер принес тяжелый запах гари. Он сажей оседал на небе и катался мерзким привкусом на языке. Мертвый ветер, мертвый лес.
— А тяму хватит? — строго спросила старуха.
— Хватит, — глухо ответил отец, роняя слово, как камень на обожженную землю. Мог притвориться кем угодно, но я по-прежнему чувствовал под маскировкой генерала. Ощущение давило на плечи, пробиралось под кожу, покалывало в кончиках пальцев. С ним никогда не было легко, но сейчас становилось жутко.
— Ну, коли так, тогда пожалуйте в дом, паны, — сказала старуха, без особого радушия в голосе. — Негоже про навь у ограды говорить.
Она открыла калитку и пошла к дому, с трудом переставляя ноги. Я дернулся следом, но отец взял за локоть, разворачивая к себе и показывая из кармана куртки рукоять бластера. Я кивнул, что оружие с собой. Негласная инструкция запрещала цзы’дарийцам убивать гражданских, но если в доме засада мародеров, то придется отстреливаться.
На крыльце старая женщина заставила нас снять ботинки, постучав по ним прутом и проворчав что-то про грязь и непрошеных гостей. Миновав крошечную, неосвещенную прихожую, мы вошли в жилую комнату. На меня обрушился аромат теплого молока и пряных трав. Мебели в доме, как в казарме — необходимый минимум. Кухонной утвари и того меньше.
— Уж не обессудьте, потчевать нечем.
Старуха загремела посудой, выставляя на стол два стакана и странный пузатый сосуд. Мне одного взгляда хватило, чтобы понять — молоко.
— Но не приглашать же гостей за пустой стол, — сказала хозяйка, разливая молоко по стаканам.
Наш врожденный иммунитет к ядам, конечно, многое нам позволял, но употреблять что-то в пищу на враждебной территории без лабораторных анализов запрещали инструкции. Разве что для маскировки.
— Благодарствуем, — сказал генерал, сел за стол и сделал два крупных глотка молока. — Садись, малой, в ногах правды нет.
Я плюхнулся на длинную скамью перед столом все тем же деревянным манекеном и негнущимися пальцами взял стакан.
— Братец твой меньшой нешто хворый? — спросила у отца старуха, усаживаясь напротив и складывая руки на столе.