Сегал баловал всех коммивояжеров подряд одной и той же байкой, которую он, как и все свои рассказы, губил тем, что предварял ее концовку, а вся соль заключалась в ней.
— А вот эту, ну ту, которая кончается «Блумберг умер», знаешь?
— Нет. Вроде бы нет.
И Сегал, закатываясь смехом, начинал рассказ о коммивояжере, одном из наших, Блумберг его фамилия, так вот у него палка была что батон колбасы. Здоровый был, скажу я вам, ну — ломовая лошадь. Так вот, Блумберг ездил из города в город, торговал мануфактурой, всяким товаром поплоше, ну и пользовал шикс[29] (монахинь в том числе) у себя на койке — она у него в заду фургона помещалась — до самой своей смерти. Так вот, другой коммивояжер, Мотька Фриш, когда Блумберг умер, тоже случился в этом Богом забытом городишке в Лабрадоре. Мотька тут же рванул в морг, где лежал на столе Блумберг, и отрезал его палку, его невиданных размеров член — хотел показать жене: иначе, думал он, она нипочем не поверит, чтобы человеку так пофартило. И вот возвращается он домой, вынимает Блумбергов член из пакета, и не успел он и рта раскрыть, а жена только глянула — и ну рвать на себе волосы, ну выть: «Блумберг умер! — вопит. — Блумберг умер!»
После чего, все еще заливаясь смехом, Сегал неизменно спрашивал:
— Сам-то ты знаешь какие-нибудь новенькие байки позабористее?
Такифман — еще один завсегдатай — тоже любил перемолвиться с коммивояжерами.
— Ну как евреям, — спрашивал он, готовясь пустить слезу, — живется в Уоллифилде[30]?
Если же кто-то из коммивояжеров ехал из Олбани[31], он ронял:
— Говорят, тамошний мэр тот еще антисемит.
— Все они антисемиты.
— Все, но не Лагуардиа[32].
— Лагуардиа, нью-йоркский Лагуардиа, — это первый класс.
Коммивояжеры — те перед отъездом просили дать им на сдачу доллар-другой серебром и скрывались в телефонной будке.
Облезлая бурая телефонная будка Танского была неотъемлемым атрибутом нашей округи. Многие из тех, у кого не было своего телефона, пользовались ею, чтобы вызвать врача: «Лучше выложить пять центов здесь, чем быть в вечном долгу перед этим выжигой с нижнего этажа». Кое-кто пользовался будкой, чтобы провернуть втихаря какое-нибудь дельце или чтобы не ссориться по субботам с папашей, застрявшим в каменном веке. А при спаренном телефоне — чтобы позвонить в общество взаимного кредитования с просьбой о беспроцентной ссуде или дезинсектору. Парни вели непредназначенные для чужих ушей разговоры с подружками — к ним завсегдатаи были особенно строги.
Днем, между двумя и четырьмя, телефоном завладевали игроки на бегах. Одному из них, Сонни Марковицу, ежедневно звонили ровно в три. Трубку неизменно брал Нат.
— Добрый день, — говорил он. — Контора по продаже недвижимости Морроу. Вы хотели бы поговорить с мистером Морроу? Минутку.
Марковиц хватал трубку и заполошно тараторил:
— Хорошо, что ты позвонила, кисуля. Но сейчас у меня встреча с важным клиентом. Да, золотко. А то нет. Как только вырвусь. Hasta la vista[33].
Нетерпеливые абоненты еще в незапамятные времена поотколупывали краску с одной из стен будки. Другие исписали оголившийся металл похабными надписями. Один — ему не удалось заманить Молли на свидание — накорябал на стене ключом: «Молли-зараза, у нее никому нет отказа». Внизу Мэнни приписал: «У меня тоже» — и присовокупил номер своего телефона. Рисунки чаще всего были порнографического и к тому же хвастливого содержания, большинство надписей — вполне нехитрого свойства:
Килрой был здесь.
Открой второй фронт.
Перельман — шванц[34].
Поцапавшись с Джои, Сэди, захлебываясь слезами, всякий раз врывалась к Танскому, не удосужившись даже запахнуть халат. Она не считала нужным понижать голос.
— Мам, он опять за свое. Нет, опять не надел. Уперся, и все тут. Конечно, я ему сказала, что доктор не велел. Как не сказать? А он говорит: «Ты кто такая — синагога Бней Яков, что к тебе нельзя войти, не покрывшись?» А я знаю? Ей-ей, мам, он скотина, я хочу домой, к тебе. Нет, неправда. Не могу я ему не позволить, даже если б и хотела. Да подмывалась я перед Сеймуром. Толку-то. Хорошо, мама, я ему скажу.
Шугарман, прежде чем просеменить к Танскому, всегда проверял — не застряла ли в автомате монетка. Завсегдатаи звонили, за редким исключением, бесплатно. Они звонили домой, звонили себе в контору — звонили два раза, вешали трубку и ждали, когда им отзвонят.
32
Фьорелло Генри Лагуардиа (1882–1947) — политический деятель, мэр Нью-Йорка в 1935–1945 гг.; боролся с коррупцией городской администрации, укрепил социальные службы.