Когда Ким впервые явился в школу за книгами, учительница, памятуя, что он ни дня не сидел за партой, отказалась выдать ему библиотечные книги. Тогда Ким отправился в правление колхоза, взял чистый лист бумаги, часа Два пыхтел над ним, выводя прыгающим карандашом какой-то сложный узор, и, вручив свое творчество председателю Калянто, коротко сказал: «Разберись». Калянто долго изучал узор и наконец сдался: «Не понимаю, что такое», — сказал Калянто. «Жалоба, — ответил Ким и ткнул пальцем в бумажку: Видишь, я на учительницу бумагу написал». И изложил свои претензии на словах. Председатель попытался отделаться шуткой, да не тут-то было. «Не даст книжек — в тундру не пойду», — заявил Ким… Пришлось Калянто идти в школу… В результате переговоров Ким получил несколько растрепанных книжек. Месяца через два он снова явился в село, вернул учительнице в полной сохранности книжки и потребовал другие. С тех пор ему беспрекословно и в неограниченном количестве выдавали старые учебники, отжившие свой век задачники и прочую малопригодную для чтения литературу…
Посидев молча у стола и покурив, Ким потушил папиросу о загрубелую коричневую ладонь, спрятал окурок в карман, так как пепельницы в кабинете не было, потом солидно сказал:
— Так, значит… Пойду я. — И не шелохнулся.
— Слушай, Ким, — вдруг сказала Нутенеут, поднимая на него левый глаз, а правый плотнее зажимая ладонью. — Я хочу тебе дать одно общественное поручение. Ты можешь сейчас выполнить?
— Как агитатор? — подумав, спросил Ким.
v — Как агитатор.
— Можно, — снова подумав, ответил Ким.
— Обойди все дома, пошивочную, контору и всем скажи, что Барыгин едет, собрание будет. Пускай в клуб собираются.
— Можно, — повторил Ким, поднимаясь, и потянулся за книжками.
— Пусть книжки лежат, вернешься — заберешь, — сказала Нутенеут.
— Нельзя, — ответил Ким, беря книжки и водворяя их под мышку, — Я за них расписался, значит, отвечаю.
Он не спеша двинулся к двери, но у порога обернулся, спросил:
— Когда приказать в клуб собираться?
— Вечером, — ответила Нутенеут.
— Вечер большой. Ты говори точно час.
— Я откуда знаю, когда он приедет?
— Кто тогда знает?
— Никто не знает. Барыгин не сообщил.
— Как я говорить могу? — удивился Ким.
— Так и говори — вечером.
— Ты Еттувье вызови; прикажи радиолу на улицу ставить, когда приедет. Все слушать будут, сразу придут. Я так скажу.
— Ладно, так и говори. Как радиола заиграет, пусть сразу собираются.
Ким ушел. Нутенеут снова поглядела в окно на океан. Ничего не видать: ни катера, на котором приедет Барыгин, ни колхозных вельботов.
Зато на улице, видневшейся из другого окна, появились люди. Продавщица Павлова (она же и завмаг), одетая в телогрейку и повязанная серым Пуховым платком, открывала магазин. Сняла засов, толкнула внутрь двери, обитые снаружи лоскутами железа от консервных банок, но в магазин не вошла, а присела на крыльцо в ожидании покупателей.
Павлова была тучная женщина, в летах, и работала в магазине давно, уже года четыре, после того как сняли бывшего завмага Омрылькота.
История же с Омрылькотом до сих пор была свежа в памяти жителей села. Попал он в завмаги случайно: как наглядный пример выдвижения в торговлю национальных кадров. Говорят, сам Омрылькот отчаянно отбивался от почетной должности, ссылаясь на отсутствие опыта; и слабые познания в арифметике, но товарищ, специально присланный из райпотребкооперации утрясти этот вопрос, все же уломал его. А месяца через три из района нагрянула ревизия и, нагрянув, обнаружила растрату в тридцать тысяч рублей старыми деньгами. Омрылькот предстал перед судом. И тут судьи столкнулись с прелюбопытнейшим фактом. Суть его заключалась в том, что растрата совершилась не по злому умыслу завмага, а напротив — по доброте его сердца. Всем, кто навещал магазин с пустым карманом, но был не прочь нагрузиться товарами, Омрылькот безотказно выдавал все, на чем задерживался глаз безденежного покупателя, не заботясь при этом о том, кто и сколько ему должен. Добрая половина села отправились тогда на вельботах в райцентр в качестве свидетелей по делу. Свидетели чистосердечно признались, что не раз получали в магазине без оплаты разные товары. Судьи бились с этим делом два дня, наконец махнули рукой, отпустили с миром Омрылькота, после чего он благополучно вернулся к прежней профессии пастуха, а освободившееся место заняла жена сельского фельдшера Павлова. При Павловой тоже были ревизии, но никакой растраты ни разу не обнаружили.