— Боб! — снова закричал я. — Коломер... Ты что же, не признаешь старых друзей? Бюрма... Нестор Бюрма, возвращающийся из санатория.
Поравнявшись с дамой из Красного Креста, он отпустил звучное ругательство и оттолкнул ее.
— Бюрма... Бюрма, — задыхаясь, прокричал он. — Это невероятно... Слезайте, черт побери, слезайте... я обнаружил нечто потрясающее.
Поезд тронулся. Из окон высовывались лохматые головы репатриантов. Вокзал полнился гулом, перекрываемым грохотом «Марсельезы». Коломер вспрыгнул на подножку, ухватившись обеими руками за край опущенного окна. Внезапно лицо его исказилось, как от нестерпимой боли.
— Патрон, — прохрипел он. — Патрон... Улица Вокзальная, 120...
Пальцы его разжались, и он рухнул на платформу.
Я рванулся к двери вагона, ударом кулака сбил вагоновожатого, пытавшегося преградить мне дорогу, распахнул дверь и прыгнул. Дверь тут же захлопнулась, прихватив полу моей шинели. Я увидел себя падающим под колеса поезда. Тело отозвалось пронзительной болью. Меня волокло по перрону. Как сквозь сон, до меня донеслись истерические крики женщин. Какой-то солдат из почетного караула рванулся навстречу и ударом штыка отсек полу шинели. Я лежал неподвижно, глядя на закопченный купол вокзала, не в силах пошевелиться.
— Да он пьян в стельку, — проворчал какой-то человек в униформе.
Очутившись в центре кружка громко переговаривающихся людей, я, насколько это было в моих силах, обвел их взглядом — не потому, что искал кого-то, а для того, чтобы убедиться, что глаза не обманывают меня, что они не стали жертвой иллюзии.
Ибо, как только Коломер рухнул лицом вниз, я отчетливо увидел его спину, изрешеченную пулями, и... прямо перед собой, в углублении между киоском и стеной, таинственную девушку в тренчкоте, сжимавшую в руке какой-то темный металлический предмет, блеснувший в тусклом мерцающем свете газового фонаря.
Глава II. НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Не вполне осознавая происходящее, я почувствовал, как меня кладут на носилки и помещают в чрево «скорой помощи», в тошнотворную смесь паров низкосортного бензина и йодоформа.
В госпитале меня довольно быстро уложили в относительно чистую кровать. Дежурный док был румян, толст и весел. Он обозвал меня пьяницей (мое дыхание источало запах перегара), отпустил пару дурацких шуток в адрес военнопленных и успокоил в отношении серьезности полученных мною травм. Несколько сеансов массажа, и все как рукой снимет; а если мне это доставляет удовольствие, то я даже смогу возобновить свои акробатические упражнения. И добавил, что с меня причитается большущая свечка за здравие того солдатика из почетного караула. В этом вопросе у нас не было расхождений.
Наложили бинты. Делавшая перевязку медсестра не отличалась ни молодостью, ни красотой. Я знал, что самые опытные — из их числа, но раз уж выяснилось, что моя жизнь вне опасности, могли бы прислать кого-нибудь и попривлекательнее.
Ну да ладно... Все удалились, оставив меня в темноте. Изрядно помятый, я все же пренебрег транквилизаторами, оставленными в мое распоряжение на ночном столике. Я намеревался поразмышлять.
Однако мне не суждено было вволю насладиться одиночеством. Часы на городской башне пробили четыре, и вскоре вновь появилась медсестра. На сей раз в сопровождении санитара. Вдвоем они переложили меня на тележку. Я отправился в малопривлекательное путешествие по бесконечным, погруженным в зловещий сумрак коридорам. И, как сова, захлопал глазами, когда мы въехали наконец в ярко освещенное помещение.
Мое состояние не требовало хирургического вмешательства. Зачем же меня привезли в операционную? Приподняв голову, я понял зачем.
Док был в операционной не один. Рядом с ним двое мужчин, облаченных в одинаковые бежевые плащи и мягкие серые шляпы. Ни дать ни взять —- близнецы. Это и впрямь были презабавные братишки.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался, подходя ко мне, один из них, с красными прожилками на лице.
Тщательно выбритый, непринужденный в общении, он был не лишен известного лоска, который не портила ни досадная краснота лица, ни полагающийся по уставу габардиновый плащ, под которым я узрел вечерний фрак. Этот человек мог служить в полиции нравов, контролирующей игорные дома, а может быть, вынужденно прервал исполнение своих светских обязанностей.
— Доктор разрешил мне задать вам несколько вопросов. Позволяет ли вам ваше самочувствие ответить на них?
Какая предупредительность! От умиления я едва не лишился чувств. Да, он может задавать свои вопросы.