Его одолевает меланхолия и беспричинная необъяснимая тоска, и разговор обязательно сводится к чему-нибудь неприятному.
Отговаривать Учиху от этого занятия — себе дороже. Одобрение или неодобрение действий для нас уже давно не имеет никакого значения. Неодобрил — твои проблемы. Одобрил — тоже твои.
В этот раз я просто не успел убежать. А ведь был в дверях — недовольный и слегка задетый его показательным утренним равнодушием. Там и оказался пойман в ловушку слегка надломанного, печального голоса.
— Наруто… скажи, за все эти годы встречались на твоем пути люди, в которых ты мог бы влюбиться, если бы не был моим?
Его «моим» даже при учете тоскливой интонации звучит настолько самоуверенно, самодовольно, нагло, что я мигом забываю о раздражении.
— Провокация в чистом виде, — кидаю я, забравшись в шкаф в поисках футболки. — Ты пожалеешь о том, что спросил.
— Не собираешься мне врать?
— Не-а.
Глаз падает почему-то на футболку Саске — черную, дорогую, из приятной мягкой ткани. Когда я начинаю натягивать её на себя, Учиха возмущенно цыкает.
— Заляпаешь же чем-нибудь.
Его одежда всегда выделяет достоинства фигуры. В этом мы с ним никогда не сойдемся — я люблю легкое, не стесняющее движений. А Саске лишь бы красоваться, даже в домашнем халате, даже развалившись на диване с книгой утречком в выходной.
— Ответишь? — беззлобно интересуется он, выпуская изо рта облачко горького дыма.
Когда я подхожу ближе — закидывает ногу на ногу, выставляя себя напоказ, словно девочка в окне квартала красных фонарей.
Я касаюсь его лодыжки и провожу ладонью вверх, к коленке.
— Не отвлечешь, — усмехается Саске. — Были?
— Были, — говорю я, приблизившись в упор. Саске приходится отвести руку с сигаретой.
— Кто?
— Конан. Я почти влюбился в неё.
— Почему?
— Она сильная.
— А я-то думал, ты западаешь на тех, кто делает тебе больно, — ехидная ухмылка перетекает из одного уголка губ к другому.
— Если бы ты всегда носил меня на руках, ничего бы не изменилось. Делаешь больно или нет, я уже продал тебе душу. Поздновато для метаний.
Саске поддевает кончиками пальцев край футболки и слегка тянет на себя.
— Тебе нельзя такое носить.
— Почему?
— На мне она выглядит так: «о да, я хорош, и поэтому ваши взгляды липнут к моему телу». На тебе: «трахните меня кто-нибудь, сейчас же».
— Какая болтливая футболка… может она только тебе это нашептывает?
— Кто-то ещё был? Из мужчин?
— Ты мог сразу так и спросить.
— Не дерзи. Был?
— Был один человек.
— Кто?
— Хаку.
Реагирует неуловимо. Тихая опасная тень на самом донышке глаз. После отдыха в горах, переезда и возвращения к работе он стал намного лучше себя контролировать, но это — это никогда и никуда не исчезнет.
— Чем он тебя зацепил?
— Саске, ты точно хочешь знать? Пожалеешь ведь.
Затянувшись, он подтягивает меня к себе за ворот и выбрасывает сигарету.
— Рассказывай.
— Я ненавидел его почти как тебя, только по-настоящему. Не накручивай — я имею в виду ту ненависть, которую ты испытывал к тем, кто издевался над Итачи.
— И?
— Мне было его жаль и я многое ему позволял. Я не могу… сказать со стопроцентной уверенностью, что не испытывал к нему влечения.
— Ты бы переспал с ним? Что бы выбрал: подставиться или взять?
— Не задумывался.
Моя попытка мягко слезть с темы терпит крах — Саске смотрит с подозрением.
— Ну, так подумай сейчас.
— Он мертв. Зачем?
— Затем, что я спрашиваю тебя об этом и хочу знать ответ.
— Чтобы психовать?
— Чтобы знать. Говори давай.
— Саске, за всю свою жизнь я хотел обладать только одним человеком. И ради него я до сих пор совершенствуюсь каждый день. Ради Хаку я бы и с дивана поленился встать. Сам догадаешься?
— Значит, подставляться. Вплетать в секс эмоции — плохая привычка.
— Плохая привычка — это курение. А секс и эмоции — это идеал отношений, зайчик.
От такого обращения Учиха неприязненно морщится.
— Повернись.
Я ведусь и вскрикиваю от неожиданности, когда он заламывает мне руку. Навалившись всем весом, Саске вдавливает меня в подоконник до легкой боли в животе.
— Итак, тебе было бы лень даже ногой пошевелить, чтобы ублажить Хаку, но ты бы ему дал?
— Обстоятельства не те, — чуть-чуть выкрутившись из хватки, прижимаюсь к окну щекой. Саске держит безболезненно, но крепко.
— Ситуация гипотетическая.
— А у тебя, как будто, не было никого, кто мог бы заменить меня в других условиях?
— Никого настолько раздражающего.
— У тебя больше плохих привычек, чем у меня. И… ты злишься.
— Я не злюсь.
— Ага, а я — балерина под амфетаминами.
— Я не злюсь, — он шепчет мне на ухо, слегка потираясь бедрами. — Это обычное любопытство.
А затем запускает свободную от захвата руку мне в штаны.
— То-то ты меня пытаешься сломать… сам спросил, сам добился ответов, сам разочаровался, сам ревнуешь. К мертвецу. Я ничего не забыл?
— Сам расспрашиваю о твоем гипотетическом сексе с мертвецом.
— Если тебе так важно все-таки разозлиться — между нами были интересные моменты.
Я физически чувствую, как вспыхнуло у него под ложечкой — даже воздух густеет настолько, что не проходит в лёгкие. Учиха давит сильнее и его захват уже не такой аккуратный.
— Это какие, например?
— Интересные.
— А красочнее описать сумеешь?
— К примеру… мы почти целовались.
— Так почти или целовались?
— Случайно — было дело, — я выдыхаю, расслабляя мышцы одеревеневшие в неудобной позе. Тут совершенно неожиданно Учиха разжимает пальцы. И делает шаг назад.
— Саске?
— Нет, я всё-таки злюсь, — чеканит он и, полоснув меня тяжелым взглядом, уходит. Я, само собой, топаю следом.
— Вот он — синдром Учихи во всей красе. Чувствуешь? Сам спросил, сам добился ответов, сам разочаровался, сам ревнуешь, сам злишься.
Он поворачивается очень резко и ловко, играючи, как красующийся в драке кот.
— Сам хочу извиниться.
— А вот это не по плану, — ошеломленно выдыхаю я. — Ты здоров?
Сначала он запускает пальцы в мои волосы. Но вместо того, чтобы привычно потянуть на себя, сам делает шаг навстречу.
— Прости за то, что не всегда был рядом.
И, поцеловав куда-то в щеку, сматывается на кухню.
Молча делает чай и какие-то хитрые божественные рулетики. И я, молча уплетая их за обе щеки, почему-то думаю о том, что без вот таких вот «поворотов» — Саске не Саске.
— Я пошутил, — в итоге говорю я, делая крупный глоток сладкого чая. — За все эти годы мне не встречались люди, в которых я мог бы влюбиться по-настоящему и надолго.
Беспокойную рябь в темных глазах сменяет хитрый теплый огонек.
— Я знаю. Даже если бы существовали такие — я бы их затмил. И увел бы тебя из-под любого носа.
— Затмил, увел — между прочим, в прошедшем времени. Вдруг ещё появится кто-то поистине неподражаемый? Будь начеку.
— Не волнуйся, всегда. Я даже выучил новый рецепт.
— О боже, ты настроен серьезно.
Он закатывает глаза, а потом, подперев голову рукой, рассеянно смотрит куда-то в окно на яркие огни города.
Господи, да ни в чем он не уверен. Ни в том, что я не сорвался бы с поводка, ни в том, что он смог бы меня полюбить, ни в том, что мы предназначены друг другу судьбой и никто не сможет разрушить нашу связь.
Но…
Вся соль в этой секунде. В этом мгновении и во всем, что привело меня сюда, на нашу кухню в новой квартире, на стул, который Саске придирчиво подбирал под обои, на место, откуда я могу разглядывать его лохматый черный затылок и слышать тихое ровное дыхание, легкое, как утренний летний ветер.
И для меня нет в целом мире ничего прекраснее.
— Дурак ты, Учиха. Бросай курить, а?