С легким сердцем и радостным волнением в душе, от которого слегка кружилась голова, как от шампанского, выпитого ею однажды в день маминых именин, девочка спрыгнула с подоконника и шагнула в черную апрельскую ночь.
Так началось ее путешествие в Севилью — дорога длиною в сотни бесценных дней.
В наши дни случается, что детей воруют, и, прости господи, убивают, продают, угоняют, словно в древние варварские времена, в рабство и используют в прочих, далеко не благородных целях. В общем, оставшись один на улице города, ребенок подвергается неминуемой опасности, и общество взрослых представляет для него прямую угрозу, делая выживание практически невозможным. Поэтому ни одна мать не оставит коляску с ребенком у дверей магазина, поэтому детей всюду провожают и встречают, и никто и никогда не бросит своего ребенка, еще слишком слабого, чтобы встретиться один на один с жестоким миром, не знающим жалости и не делающим никаких скидок на возраст.
Такова реальность. Но не менее реальным остается и тот факт, что с Настей не произошло ничего из вышеперечисленного, никакой вред не был причинен ее жизни и здоровью, и она продолжала свой путь одна, к тому же не имея никаких средств к существованию. Перебираясь из города в город на автобусах и попутных машинах, ночуя на вокзалах и под мостами, Настя миновала все возможные опасности и уверенно продвигалась вперед, хотя и сделала остановку, задержавшись на полгода в Курске, в доме хозяйки небольшого кафе с гордым названием «У Марины». Разумеется, так звали саму хозяйку — высокую статную блондинку лет сорока, одевавшуюся кричаще-вульгарно, что, как ни странно, лишь придавало ее славянской красоте особый шарм. Добрая, но строгая Марина поддерживала среди служащих кафе железную дисциплину, официантки вышагивали перед ней, как солдаты у Мавзолея, и, сжалившись над съежившейся в углу Настей, сжимавшей чашку с чаем в замерзших руках, Марина предложила ей остаться в кафе, накормила, одела, а потом сделала посудомойкой. И Настя целых полгода мыла грязные тарелки, чашки, бокалы, стараясь не разбить их и вернуть на кухню блестящими, как когда-то на витрине магазина. Здесь Настя научилась молчать и терпеть, здесь она стала сильнее и взрослее, здесь она получила в подарок от Марины варежки и старую куртку-пуховик, когда в ноябре покинула гостеприимный кров и отправилась дальше — на юг, к Севилье.
— Куда же ты пойдешь, деточка? — удивлялась Марина. — Чего ты там не видела, в своей Испании? Оставалась бы здесь, я бы из тебя такую официантку сделала, закачаешься! А может, клуб бы открыли, танцевала бы ты у меня!
Но Настя лишь с благодарностью кивнула и продолжила свой путь, пренебрегая очередной тихой гаванью, покидая очередной приют.
Через месяц ее, замерзшую, грязную и еле живую (Настя подхватила воспаление легких) привезли в детский дом неподалеку от Геленджика, где она оставалась еще три месяца. При девочке не было документов, она долго не приходила в сознание, а потом, понимая, что сердобольные воспитатели могут начать розыски ее близких, довольно успешно разыграла амнезию — потерю памяти. В итоге девочку окрестили Леной и оставили в покое. Здесь она продолжила свое образование, налегая на географию, чтобы узнать про кратчайший путь до Севильи, и записалась в танцевальный кружок. Здесь ее также просветили, что бывает нечто более страшное, нежели холодные ночи под мостами или беспросветная жизнь в доме бабки Людмилы Львовны, нежели подзатыльники Марины и тоска по пропавшему брату. Скопление под одной крышей болезней и нищеты, ненависти и озлобленности, лицемерия и жестокости и напрасного ожидания перемен — ведь каждый ребенок засыпал с мечтой о новой жизни, о новом доме и новых или старых родителях, с легкостью прощая их предательство и раскрывая им свои объятия, — давило на нее. Угнетенная и подавленная Настина психика не выдерживала, девочка мечтала лишь об одном — чтобы скорее закончилась зима и она могла продолжить свой путь. Она знала, что, оставшись здесь, она сможет рассчитывать на то, что со временем, встав на ноги, отправится в путь уже «оперившимся птенцом». Здесь она, пусть плохо, но накормлена, здесь у нее есть кровать и ей не придется ночевать под открытым небом; но ее душа, не желавшая слушать доводов рассудка, рвалась на волю. Только Севилья — вот все, о чем думала Настя, а в своем упрямстве и своей решительности она доходила до крайности — только белое или черное, других оттенков она не видела и не допускала и мысли о передышке. Любое промедление представлялось ей поражением, и она твердо решила не останавливаться.
Никогда. Пока не будет достигнута ее прекрасная, солнечная цель.
В начале апреля ей удалось окончательно восстановить силы после тяжелой болезни и наконец, покинув приют обездоленных, двинуться навстречу своей мечте.
В ее рюкзаке, как и прежде, лежала фотокарточка, где мама улыбалась: ей удивительно шел норковый берет и черное короткое пальтишко. Мама смотрела с фотографии, как если бы была еще жива, и Настя иногда по вечерам доставала карточку и пыталась разговаривать с ней. Но слова не шли, и она, вздохнув, убирала снимок обратно в карман рюкзака. Рядом с фотографией нашли место две булочки с корицей и пачка печенья «Юбилейное». И, конечно же, цыганская юбка — черная с красными цветами, расшитая сотней оборочек (правда, теперь девочка доставала ее все реже и реже). Как ни странно, но Севилья не приближалась, а, наоборот, отдалялась от нее, словно недосягаемая линия горизонта или разноцветные ворота радуги.
Перед тем как покинуть свой очередной кров, Настя примерила юбку и, к своему большому огорчению обнаружила, что та ей сильно велика.
— Как же я буду танцевать в ней? — с тревогой подумала девочка. Она была настроена танцевать только в этой юбке или же не танцевать вовсе.
Однако и это обстоятельство не остановило ее. Купив на оставшиеся деньги два блока сигарет «Ява», сознательно оставив себе лишь рублевую монетку, Настя уселась на ступеньках лестницы в порту и стала рассматривать пришвартованные у берега корабли. «Большие, сильные и свободные», — думала она, глядя на них с чувством легкой зависти. Но сейчас и она была свободна и с наслаждением вдыхала свежий морской ветер. Продавая сигареты в порту, она могла находиться здесь, не вызывая подозрения, просто сидеть и разглядывать корабли, вспоминая пережитое за последние месяцы. Благодаря юному возрасту и детскому личику в детдоме ей удалось избежать назойливых приставаний старших мальчиков и жестокого соперничества со стороны старших девочек. Она была для всех служанкой, исполняющей распоряжения и воспитателей, и воспитанников, получая подзатыльники и унизительные замечания от тех и от других. Сидя в порту, Настя размышляла, почему же именно ей выпала эта нелегкая дорога, почему она так одинока и несчастна, почему ее жизненный путь сопровождается бранью и побоями, и все-таки почему она, подвергающаяся ежедневной опасности, до сих пор жива? Почему она не замерзла зимой, почему не умерла от голода или болезни, почему в конце концов у нее ни разу не спросили документов, и вообще никто даже не сказал: «Девочка, что ты делаешь здесь одна?» Бесконечное «почему» — и ни одного ответа! Возможно, она сама найдет ответ, как и тогда, в случае с отцом.