— Не жена, — покорно отвечаю я любопытствующим.
— Я знала! — победно заявляет санитарка. — А в палате такой ор подняла, визг, что-то или кто-то падал. Потом вышел сам Гольдовский и за шкварник выволок эту «жонку». А она-то — «красавишна писаная». На сапоге каблук сломан, пинала она его, что ли? Помада вся размазана, волосы колтуном, глаза как у зомби — чёрные провалы, так тушь размазалась. Трясётся, колотится, всхлипывает, подвывает. А наш-то красавчик подтаскивает её к охраннику и предупреждает, чтобы эту сумасшедшую дамочку к нему больше не пропускали. Что бы она ни говорила. Оставил её, отряхнулся и такой весь из себя прозвездил в палату. На посту попросил зеркало и влажное полотенце, чтобы провести дезинфекцию после бешеной.
Мне Светку даже жалко стало. Что ж он так с ней категорично? Столько времени ей глаза строил, выпады в её сторону совершал, а тут кинул. Да ещё так скандально! Болтушки сказали, что охранник вызвал такси для «фуфыры» и практически выволок её из отделения. Она что-то ещё орала про то, что её все обманули: и Любка-пидорас, и Дар-козлодой.
— Как некая Любка пидорасом быть может? Ну не дура ли эта фуфыра? — искренне делилась со мной ценными замечаниями санитарка.
Медсестра кивала головой и поддакивала. Потом болтушки сделали общий вывод: сколько больных по улицам ходит. Страшно просто. А я сидел и офигевал. Это чего это такое происходит? Во что я таки вляпался? Может быть, Васёк был прав: не нужно было мне идти к Дару работать? Правда, в другой салон тоже пока не стоит соваться. Письма-то рекомендательные у меня есть, но история с машиной Дара ещё на слуху. Нужно пересидеть, Петрович прав. А может, пока пойти в свой универ на кафедру технической эксплуатации автомобилей и автосервиса? Ведь зовут же до сих пор. Профессор наш всё пережить не может, что я не согласился пойти по педагогической стезе, а ведь «какие задатки были, какие способности к науке и педагогике». Пойти, что ли, и в правду, ведь когда-то этого хотелось?
На этом занимательном моменте Дар с врачом вышли из палаты и вместе пошли в мою сторону. Врач что-то втирал пострадавшему, а тот шёл и слушал с каменным выражением на лице. Сплетницы на посту ойкнули, санитарка словно в воздухе растворилась, а медсестра стала создавать видимость бурной работы.
Дар свет Александрович с лейкопластырной нашлёпкой на носу когда меня увидел, улыбнулся, потом нахмурился, затем мордашку свою вытянул, глазищи свои зелёные распахнул, моргать перестал, рот приоткрыл. А потом улыбнулся так плотоядно, облизнулся. Или мне это только показалось? Я тоже впал в какое-то кататоническое состояние. ЭТИ глаза, снова ТЕ глаза, что смотрели так растерянно… Ну почему он на меня так действует? Господи, дай мне сил пережить всё это!
Тут Дар бодрым шагом направился ко мне. Как по ниточке идёт, глаз не спускает, улыбается. И я не могу глаз отвести, стою, не дышу. Когда подошли, старенький врач, строго глядя на своего пациента, сказал:
— Неделю категорически запрещаю садиться за руль машины. Категорически. Вы меня слышите, Дар Александрович?
— Слышу, Евгений Николаевич. Вот, хочу вам представить своего водителя… — говорит мой сладкий кошмар.
— Любослав Викторович Шереш, приятно познакомиться, — разорвал я эту зрительную нить и протянул руку доктору.
Он внимательно на меня посмотрел, взглянул вопросительно на Дара, неожиданно молодцевато хмыкнул, покачал головой, пожал протянутую руку.
— Очень приятно, молодой человек. Завтра с двенадцати до часу приезжайте за выпиской. Мы подготовим все документы. Машину быстро не ведите. Голова может ещё кружиться. Будьте осторожны.
Я буду осторожен, предельно осторожен. Мы пошли на выход. Я за Даром. Не слишком ли бодро он идёт для человека с сотрясением мозга? Не слишком ли воодушевлён? Вслед за доктором моя совесть (или что там?) мне твердила: «Будь начеку. Не теряй бдительность!»
========== 6. Тили-тили-тесто ==========
Вот ведь бдительный! Человек, который всегда на стрёме. Это Люба. Пока ехали в его почти раритетном опеле бежевого металлика, он как настоящий водитель: «да, Дар Александрович», «нет, Дар Александрович», «девяносто девятого года выпуска, Дар Александрович», «не беспокойтесь, Дар Александрович, я быстро починю ваш», «не холодно? Печку не включить?» Я, в конце концов, даже заорал:
— Бесишь! Какой я тебе Александрович?
— Так хозяин же… — невозмутимо ответил Люба.
— Так вот, как хозяин, приказываю тебе, нехер из меня барина делать! — продолжаю орать я. И тут чирк — по шее какая-то игла карябнула, больно! — Ой! Что это?
— Это мой Рыся! — радостно возвестил Люба. Я оглядываюсь, и действительно: на меня два зелёных глаза с наглой рыжей морды таращатся. Я уже видел этого кота, он меня как-то невзлюбил с самого начала, тикал от меня под диван, на руки не шёл. Светка говорила, что этот рыжий весь в Любку. И мне от этого даже обидно было. А теперь вот эта животина цапает меня за шею, а Люба с гордостью говорит: — И нечего на меня орать, х-х-хозяин! Рыся не любит, когда на меня орут. И вам нельзя волноваться, Дар Александрович.
— Скотина, — гораздо тише опасливо проговорил я, косясь на рыжую морду, высунувшуюся между передними сидениями.
— Это вы кому? — Люба непробиваем, на роже довольство. Он вообще какой-то другой. Как будто что-то решил, на что-то решился и плечики расправил. Да ещё этот неожиданный защитник!
— Вам обоим!
— Меня можно так называть, а вот Рыся не любит. Так что вы…
— Люба, я сейчас выброшусь на дорогу! Не смей называть меня на «вы»…
— Как прикажете, х-х-хозяин!
Я издал мученический стон. Ладно. Я же уже своего добился… почти.
Но уверенность Любы стала пропадать с каждым этажом, что приближал нас к моей квартире.
— На чердак, что ли, идём? — растерянно спрашивал мой любимый (водитель), в одной руке удерживая рыжего кота, другой с лёгкостью ухватив сумку с вещами.
— Выше, в небеса.
Когда же я открыл дверь и втолкнул Любу внутрь, тот вообще столбом встал, пришлось его толкать. Приятно смотреть, как парень челюсть отвалил, в глазах паника. Откуда же взялась она, дружок? Где же тот самоуверенный тип, что выпендривался в велюровом салоне опеля корсы? Только его рыжий питомец поспешно вывернулся из рук Любы и решительно направился исследовать пространство. Он рысцой пробежал по периметру, потёрся о ножку барной стойки, с лёгкостью запрыгнул на каменную поверхность кухонного стола, оттуда — на красный холодильник, потом стремглав вниз и носом потыкал в разбросанные чёрные и красные пуфы-подушки, хозяйски прошёлся по дивану, заглянул в огромную круглую стеклянную чашу с цветными шариками, потом повернулся к нам, вернее ко мне, как бы спрашивая:
— И где рыбы? Какого чёрта в аквариуме эта фигня?
Котяра фыркнул и прыгнул на мою гордость — круглую огромную кровать — настоящий сексодром. Рыся улёгся ровно посредине и стал играть кончиком хвоста. Вот наглец!
— Э-э-э, Люба, а он ничего не наделает на кровати? — это я толкаю соляной столп локтем.
Соляной столп несколько оттаял и просипел:
— Дар, — йуху, без отчества, — а сколько у тебя комнат?
— Так одна! Это ж студия, пентхаус. Стоила бешеных денег, тут просто всё зонировано, отдельно только туалет с ванной, вот там, за той дверью…
И тут Люба поворачивается ко мне, на лице отчаяние и ужас:
— Я ухожу!
— Блядь! Что опять не так? Не прибрано, что ли? — Я пытаюсь ему помешать уйти, тот отодвигает меня своей ручищей и уже открывает дверь.
— А Рыся? — спрашиваю я.
Это останавливает остолопа, он решительно направляется к кровати. Но котик вдруг юрко выскальзывает из Любкиных лопат и чешет куда-то под кровать. Любка полез его из-под кровати выколупывать:
— Рыся, ты где, скотина? Предаёшь меня?
Спасибо тебе, котик! Мне открывался увлекательный вид на Любу. Вид сзади. А Рыся издевательски выбегает с другой стороны кровати, прыжок на красные стеклянные полки с книжками, с дисками, со статуэтками и фотографиями. Элегантно прошёлся меж всем этим барахлом и прыг… ко мне. Встал и трётся о ногу. Умница моя, Рыся-мурыся!