Ну конечно же воочию увидеть вдруг детей похлеще странных детей в повести Стругацких для меня было большим соблазном, и, забыв про все свои дела, я мгновенно согласилась прийти в гости.
Кроме меня и хозяйки в комнате оказались еще два мальчика лет двенадцати – четырнадцати и две девочки приблизительно такого же возраста, не считая самого младшего внука моей полуприятельницы – ярко-рыжеволосого восьмилетнего мальчишки, с таинственным взглядом рассматривающего всех остальных.
Дети вежливо, но машинально поздоровались со мной, продолжая по инерции свой разговор на каком-то странном симбиозе языков. Нет, нет, нет, это не была известная всем нам еще с грибоедовских времен смесь «французского с нижегородским», это был совершенно неведомый мне ранее язык, напоминающий собою чем-то пестрого попугая, расцвеченного всеми мыслимыми и немыслимыми красками и оттенками перьев-слов из одновременно нескольких самых популярных на сегодня языков… Нет, это не была разновидность современного молодежного сленга… Скорее всего, таким был когда-то новорожденный вавилонско-столпотворенческий язык, еще окончательно не отдифференцированный от довавилонского, общечеловеческого.
Во всяком случае, все дети, без конца повторяя «о’кей» и «мерси», временами заглядывали в свои электронные переводчики, переводя друг другу более пространные тирады, сказанные кем-то из них. Но это было лишь в исключительно редких случаях, потому что казалось, что каждый из этих «гадких лебедей» владел сразу несколькими языками и препятствий к общению практически не было.
Я действительно в первый раз попала в общество таких странных детей, но это не были своеобразные всадники апокалипсиса братьев Стругацких, своим поведением и разговорами они скорее напоминали мне экспериментальную популяцию людей будущего, сошедших с современного Ноева ковчега.
Я подсела к знакомой мне внучке хозяйки дома, 12-летней Агнессе, учащейся в частной школе в Швейцарии, привезшей к своей бабушке подружку из Великобритании, попросив ее на какое-то время даже стать моей переводчицей, если что-то я не пойму, так как дети не возражали против моего присутствия при их разговорах, согласившись еще и ответить на некоторые вопросы.
– Не забудьте спросить их, – прошептала на ухо мне потрясенная своими внуками бабушка, преподаватель русской литературы, – что читают они и читают ли что-то вообще, кроме своего Интернета. Ведь Агнесса, Агнесса, – женщина будто бы поперхнулась словами, – уже даже забыла о Пушкине, Тургеневе, Гоголе… А мой внук Алексей уже просто считает: о каком Пушкине или Гоголе вообще может идти сейчас речь, когда век Кастанед и Сорокиных… И зачем читать им всем бумажные книги, когда время аудиокниг.
Да, действительно, в глазах этой воспитанной на старых интеллигентских традициях преподавательницы литературы такие дети казались если и не всадниками апокалипсиса, то по крайней мере персонажами постапокалипсиса – одного из жанров научной фантастики, описывающего жизнь в мире после какой-то глобальной катастрофы.
А глобальной катастрофой, скорее всего, для нее оказалась неординарность мышления ее собственных внуков, потому что она сравнивала их мышление со своим, зачатым уже более чем в полувековой давности, что по меркам летящего времени было, видимо, «до нашей эры». И даже с высоты своего интеллекта, а он был у нее, безусловно, если даже и не на пике Эвереста, то и не на холме, она не могла понять их «нескончаемый бред», к которому невольно прислушивалась, пригласив теперь также себе в компаньоны меня.
И конечно же я с любопытством, не скрывая желания познать что-то новое, стала тут же «прислушиваться», как и она.
Это были не просто современные дети. Это были дети нового века, и этим все сказано, для которых Париж, Вена, Лондон, Женева, Рим, Афины, Нью-Йорк, Монреаль… уже были не символами, грезами и мечтой, а обычной реальностью, где они побывали.
Это были, скорее всего, дети мира, потому что, как я потом позже узнала, у них не было национальности… В каждом из них смешались различные крови, по три или четыре одновременно, и они этим только гордились, тем не менее чтя свои корни, создавая гибрид из них для себя, скрещивая в себе почти несовместимое, как когда-то Мичурин создал «симбиоз» из японской черемухи с вишней. И при этом считали себя все же русскими или же англичанами… хотя не понимали вообще – для чего это все-таки нужно, когда у нас планета – одна, ставшая местом встречи для всех современников.
Слушая этих «странных» детей, я внезапно прозрела: что для нас было в возрасте их лишь фантазией, для них стало рутинностью жизни. И культурные ценности Лувра и Уффици, Эрмитажа, Сикстинской капеллы занимали их ум меньше, чем технологии современных новинок прогресса этих стран, приютивших шедевры. И шедевры им были знакомы, не как нам только по репродукциям или копиям – в оригиналах.