— Мой сын… — собирает последние силы альфа и смотрит в глаза смерти. — Не трогай моего сына. Хотя, о чем я прошу того, кто стреляет в спину.
— Я слишком многое положил ради Совета, ради города, ради этого кресла. Я им делиться не собираюсь. Поэтому отныне всё кончено. Гори в аду, глава второго Дома, который исчезнет вместе с тобой, — говорит Ким и выпускает последнюю, смертельную пулю. Прямо в сердце. Чонгук угасает медленно, прислоняется к ножке стола, прикрывает веки и испускает последний вздох. Намджун его четко слышит, потому что вместе со сгустком воздуха, сорвавшегося с губ альфы, Ким ясно слышал — Юнги. Намджуна это будет преследовать всю жизнь. Он еще ни раз проснётся в холодном поту, вспоминая того, кого пристрелил собственноручно.
Глава Совета, глава Первого Дома Ким Намджун покидает место битвы, усеянное трупами и щедро политое кровью, забрав с собой только одно тело.
***
— Чимин? — Юнги ошарашенно смотрит на влетевшего в квартиру и запыхавшегося омегу. — Что ты здесь делаешь? Как ты вошел?
— Плевать, — восклицает Чимин. — Где Чонгук? Где он?
— Не знаю, — растерянно говорит Мин и косится на пистолет в руке омеги. — Делами занят, наверное, — Юнги мелкими шажками отходит назад к спальне.
— Ты меня боишься? — вдруг истерично начинает смеяться Чимин. — Мне пришлось подстрелить охранника, чтобы подняться! — омега отбрасывает пистолет в сторону и слышит вдох облегчения от Мина.
— Ты новости видел? На главу четвертого Дома напали, я думал, это Чонгук, но в новостях всё, как всегда. Ничего не понимаю. Мне нужно увидеть Чонгука.
Дурное предчувствие парализует конечности, Мин пытается взять себя в руки, отгоняет дурные мысли, но не особо получается.
— Он… Он звонил час назад, всё нормально было, — прерывисто говорит Юнги.
— Жди меня здесь, — выпаливает Чимин и бежит к двери, но на полпути замирает, потому что в дверь входит один из охранников Чонгука.
— Вам лучше оставаться в доме, — говорит мужчина и усиленно прячет взгляд.
— Где твой босс? — спрашивает Юнги. — Где он? — омега подлетает к альфе и чуть ли не цепляется пальцами ему в шею.
— Простите, — говорит мужчина и опускает голову в пол.
— Где Чонгук? — повторяет вопрос Юнги, прекрасно осознавая, что совершает ошибку, зная, что после ответа альфы ему придется выплевывать свои же перебитые легкие. Но всё равно переспрашивает, не дышит почти в ожидании ответа. Чимин тяжелым мешком опускается на диван и стеклянным взглядом смотрит на альфу.
— Босс и Риз, они… погибли.
Юнги отшатывается назад, прикладывает ладонь к губам, чтобы затолкнуть обратно рвущуюся наружу истерику и не веря смотрит на мужчину перед собой.
Нет. Нет. Нет.
Не может быть. Чонгук сильный. Он самый сильный из всех. Его никто не может убить. Его невозможно убить. Это ложь. Гнусная ложь. Чонгук должен прийти. Юнги подождёт. Постоит так посередине гостиной и подождёт. Он сейчас придёт. Всегда приходил. Чонгук не мог оставить своего лисёнка, и Юнги его дождётся. Сколько бы ни потребовалось.
Вот только стоять невозможно, пол под ногами скукоживается, идёт рябью, всё сливается. Это не реальность Юнги. Это мираж. В реальности Юнги есть Чонгук, и он всегда рядом. Это всё размытая картинка, нервный день, итоги переживаний, хотя нет — это сон, он то кроваво-красный, пускающий разряды электрического тока под кожу, то он черный, утягивающий в бездну, где Юнги каждую секунду ждет столкновения, но дна всё нет. Это просто сон. Сейчас Юнги проснется, еще чуть-чуть подождать. И Юнги ждёт, заламывает пальцы, облизывает сухие губы и ждёт. Никаких слез, никаких истерик, никакой боли — это всё сон. Сейчас Чонгук войдет в квартиру, и Юнги его обнимет, сразу на шее повиснет. Дождётся.
Но Чонгук не входит, входят другие люди, Юнги их знает или не знает, они из окружения альфы, идут в кабинет, что-то там делают, еще кто-то приходит, но Юнги не двигается, стоит посередине квартиры и продолжает ждать. Чимин сидит на диване, не моргает, не говорит, будто вообще не дышит, он как изваяние, сложив ладони на коленях, продолжает сидеть. «Наверное, тоже ждет, — думает Мин. — И правильно.»
— Тело в морге, хоронить будем с утра, — говорит один из помощников альфы, и Юнги изодранным мешком оседает на пол. Обнимает себя руками и понимает, что не сон. Не придет. Чонгук умер. По-настоящему. Оставил его, пронзенного насквозь копьём в грудь, захлебываться залившими легкие кровью.
Все в комнате вздрагивают от протяжного воя, размазанного горем по полу омеги. Альфы сочувственно опускают головы и по одному покидают квартиру, оставив двух омег и одного из главных помощников Чона. Юнги будто сидит в луже собственной крови, которая утекает из него литрами, он скребется о пол, ломает ногти, выворачивает руки, но боль всё равно разрывает. Альфа с телефоном скрывается в коридоре, решив позвать на помощь. Чимин продолжает безэмоционально смотреть на Мина и вдруг спрашивает:
— Где Чонгук?
Юнги челюсть сводит от рыданий, говорить не получается, он бьётся головой об пол, чтобы вытеснить из себя этот кровоточащий сгусток боли, рвет на груди футболку, чтобы суметь сделать хотя бы вдох, но всё бесполезно. Смерть в этот раз не просто подошла слишком близко, она протянула когтистую лапу и провела ей по угольно-чёрным волосам Чонгука. Она забрала самое дорогое, она забрала у Юнги его смысл, его жизнь, его кровь.
— Где Чонгук?
Юнги хочет умереть тоже. Если Чонгук там, то и Юнги должен быть рядом. Им друг без друга нельзя. Они вплетены вдруг в друга, пропитаны, они единое целое, и как высшие силы молча смотрели на то, как у живого Юнги без анестезии вырывали сердце…
Умереть, умереть, умереть.
Мин и не пытается удержать вываливающиеся наружу окровавленные внутренности, расползающуюся на костях плоть, он тонет, захлебываясь своим горем, и продолжает биться головой об пол, будто сможет выбить оттуда последнюю полученную информацию — Чонгук умер. Юнги готов вскрыть грудную клетку голыми руками, лишь бы достать оттуда всё, что было за последние минуты и вернуться к тому телефонному разговору с альфой, поменять ход судьбы, но от осознания того, что это не возможно — он кричит. Человек такой истошный, пропитанный болью вопль издавать не может. Хотя отныне Юнги и не человек больше. Он боль. Он зовет его без остановки. Ребёнок просыпается, начинает плакать, Юнги слышит, как нянька пытается его успокоить, слышит собственный крик издалека. Будто Мин заперт в прозрачном вакууме, куда без остановки вливают горящую лаву, и Юнги сгорает изнутри, смотрит на свои руки покрывающейся пенящимися ожогами, на рваные раны на ладонях и продолжает гореть и оседать пеплом.
— Где Чонгук?
— Умер! Нет Чонгука! — не своим голосом кричит Юнги на Чимина. — Мне надо, — Юнги ползет к альфе прямо на коленях, поставить себя на ноги кажется чем-то нереальным. Он придавлен к этому полу без Чонгука, ему больше не встать. — Надо его увидеть. Где он? — Мин цепляется за пальцы альфы. — Умоляю, отвези меня к нему.
— Пожалуйста, — повторяет альфа, не зная, что делать, и матеря скорую, которая, может, вколола бы уже что-нибудь в парня, которого рвёт на части от боли.
— Вам не стоит.
— Молю тебя. Позволь мне его увидеть, — Юнги стекает бесформенной массой на пол.
— Где Чонгук? — бесцветно спрашивает Чимин, но Мин больше на него не реагирует. В комнату влетают медики, и Юнги в этом мареве личного ада не сразу понимает и даже не чувствует, что ему что-то колют.
***
Утро. Юнги потягивается на постели, шарит руками по половине Чонгука, вдыхает запах с его подушки и резко подскакивает. Место рядом пусто. Не сон. Это был не сон. Затылок простреливает острой болью, которая волнами опускается к позвоночнику, переламывает, и омега вновь прибит к простыням очередной дозой чудовищной реальности. Мин обхватывает голову руками и начинает истошно кричать, в комнату вновь влетают люди в белых халатах, видимо караулящие за дверью, но омега слёзно просит ему ничего не колоть, обещает держаться, молит отвезти к альфе. Он и держится. Всю дорогу до морга он сидит в машине рядом с врачом, собирает и пришивает разлетающиеся по салону авто части себя, потуже затягивает удерживающие его чем-то целым ремни и держится из последних сил. По-другому нельзя, иначе ему вколют успокоительные, он впадет в дрёму и не увидит своего Чонгука. Мин справится, он почти даже сам ходит, пусть его и ведут под руки, не плачет, не разговаривает. Проходит туда, где на железном столе лежит покрытая белой простынёй любовь всей его жизни.