Пил он долго, как лошадь, с сапом и придыханиями всасывая холодную воду. Потом смочил шею, лицо, растер, отчего на коже появились мутные разводы. Наконец, утолив жажду, незнакомец поднялся. Слегка покачиваясь, он так же долго мочился с камня в ручей, при этом лениво отмахивался от назойливых мух и что-то ворчал себе под нос.
Глядя на него, Асамон вспомнил фразу, некогда оброненную по сходному поводу Мегаклом: «Когда я вижу перед собой таких соотечественников, мне стыдно, что я эллин». Персы, которых многие здесь называют грязными, в реку не мочатся и не плюют, даже не моют рук в реке, пока не зачерпнут воды и не отнесут в сторону. И никому не позволяют делать это.
Асамон с брезгливостью отвернулся.
Справив нужду, незнакомец воззрился на сидящих в стороне людей с благодушным интересом. Он был в хорошем расположении духа и теперь, видимо, жаждал общения.
— Приветствую всех вас! — хрипло вскричал он, вскинув вверх руку. — Да помогут вам всемогущие боги.
Диагора, который был из всех старшим по возрасту, сдержанно кивнул и сделал жест в сторону камня, который мог бы служить сиденьем. Незнакомец, грузно ступая, направился к ним.
— Судовладелец. С Хиоса, — представился он, устраиваясь на камне. — Торгую рабами. И кое-чем еще, по мелочи.
И вдруг захохотал, глядя на всех выпуклыми, в красных прожилках, глазами. Диагора переждал торговца и столь же сдержанно поинтересовался:
— Судя по тебе, уважаемый, торговля рабами довольно веселое занятие, не так ли?
Повод для смеха ему тоже был неясен.
— Веселое?.. Да, конечно! Но главное, — работорговец хитро прищурился и помахал перед носом указательным перстом, — главное — поучительное! В том смысле, что очень скоро ты узнаешь цену людям.
И снова захохотал, довольный своей шуткой.
— Вот эти два молодца… — работорговец ткнул рукой в сторону сыновей Диагоры, восхищенно поцокал языком. — На рынке рабов в Хиосе мне бы заплатили за них по восемьсот драхм за каждого. И я бы еще торговался. До тысячи. Тысяча сто… Двести! А вот за того плешивого старикашку, вон того — сидит, отворотивши рыло. Гей?! — вскричал он, обращаясь к Дамасию.
— Довольно, — жестом остановил его Диагора. — Ты пьян, я вижу. И речи твои безумны. Ступай отсюда с миром.
— Почтенный, неужели ты так легко способен обидеться? — Работорговец куражливо ударил себя кулаком в грудь. — Зря. Ведь если хорошо рассудить, каждый из нас — ты, я, он, и он тоже смотрит на мир с той кочки, которую обрабатывает. С которой снимает свой урожай. Добывает пропитание. Или я не прав, а? Да, я работорговец. Для меня люди — всего лишь товар, где каждый идет по своей цене. Смею уверить, это именно та цена, которую ты заслуживаешь. А не та, которую ты назначил себе сам.
С первой фразы, произнесенной этим человеком, Асамон не мог отделаться от ощущения, что его голос он уже слышал где-то. Но где?
Слова работорговца о плешивом старикашке, похоже, вывели Дамасия из себя.
— Ты прав, любезный, — не без яда в голосе начал он. — Но до известной степени. Каждому полезно знать себе истинную цену. Только цена человеку, когда он свободен, и когда он раб, это разновеликие вещи. Свободный человек стоит ровно столько, сколько он способен за себя заплатить. Хотя, будучи рабом, по немощи он может не стоить ничего.
— Клянусь собственными потрохами, у этого старикашки водятся деньги! — вскричал работорговец.
— Богаче Дамасия в Афинах никого нет, — охотно поддакнул Мегакл.
Это было не совсем так. Но Асамон понял: наставник подбрасывает в костер дрова намеренно. Из-за неприязни к отцу.
— О боги! Так это Дамасий? Тот самый, сын Эвкла? Как же, как же… Торговля оружием! Наслышан премного. Говорят, он превосходный мастер почитать богов чужим фимиамом.
Дамасий вспыхнул, вскочил с места.
— Повторять чужую клевету — удел ничтожных!
— Ха-ха-ха!
— И безмозглых!
— О, ха-ха-ха!
— Тьфу…
На рынке рабов, Дамасий, за тебя никто не даст даже паршивого обола. С такого, как ты, выгоднее содрать выкуп. А уж ты сам заплатишь за себя два, три… десять золотых талантов! Вот она, разница — сколько человек стоит на самом деле, и во что оценивает себя сам. Мошенничество — не ремесло, и мошенники вроде Дамасия идут по бросовой цене.
Наблюдая за перепалкой, Асамон внезапно вспомнил, где он слышал голос этого человека. И не только слышал, но видел его самого — в Афинах, накануне отъезда сюда, в Элиду. Они с отцом грязно обвиняли друг друга в какой-то несостоявшейся сделке, когда он вошел в полутемную лавку, и теперь продолжали доругиваться. Правда, делали вид, будто между собой незнакомы.