— Эк, неповоротлив, — бросается он помогать мужикам, заносящим громадный рабочий стол, задевая при этом за дверной косяк, — откуда только такие берутся?!
— С Рязани мы, барин, — отвечает один.
— Это у вас, в Рязани, грибы с глазами, их едят, а они… — со смехом спрашивает он, пыхтя под тяжелой ношей.
— Нет, то не у нас, то на Вятке такие грибы родятся, — ответил тот, с грохотом роняя ящик стола, падающий на пол.
— Мать вашу рязанскую и батюшек и матушек, вместе взятых. — Менделеев бросился собирать рассыпанные листки с записями, в то время как мужики вроде бы нечаянно опустили ему на ноги стол и, даже не спросив денег за перевозку, выразив тем самым обиду на распустившего язык в их адрес хозяина, с шумом хлопнув дверью, ушли.
— Ты, барин, рязанских-то не трожь, а то мы на вид только добрые, а чуть не так — и куснуться могем, — уже с порога сказал один с насмешкой.
— Да что же они, варвары, делают, — запричитала вбежавшая вслед за ними Феозва и бросилась помогать мужу подняться. При этом громоздкий стол наклонился и придавил ее краем столешницы. В результате оба оказались один подле другого и потому, не сдержавшись, дружно захохотали.
Причиной доброго расположения Дмитрия Ивановича стал не только переезд на казенную университетскую квартиру, но и выход в свет его книги «Основы химии», за которую ему обещали солидный гонорар и еще часть тиража, который он мог пустить на продажу по собственному усмотрению. Феозва, радуясь произошедшей перемене с мужем, тоже пребывала в приподнятом настроении, и добродушная улыбка нет-нет, да появлялась на ее обычно хмуром личике, делая ее моложе и приветливее. Вот и сейчас они, словно малые дети, от души радовались невольному падению на пол, и, наконец, приподняв стол, оказавшийся не столь тяжелым, как он мог показаться, выбрались наружу. Феозва отряхнула мужнин сюртук и оправила свою помятую юбку, не забыв при этом поправить рассыпавшиеся по плечам волосы, обычно собранные в аккуратную прическу на голове.
— Где ты таких дурней нашел? — спросила она, пытаясь казаться серьезной. — Вот народ распоясался, как им свободу дали и пороть перестали…
— Сам виноват, — ответил он, вставая и шутя подхватив жену на руки, — лишнего о них сказал, вот и получил. Долго они нас терпели, а теперь все верно, свободу почуяли и краю не знают. Да и мы хороши, привыкли с ними, как со скотом, обращаться: «Федька, пойди сюда… Агашка подай то…» — сами только и умеем, что приказы отдавать.
— А с ними иначе нельзя, а то тотчас на шею сядут, — не сдавалась супруга, безуспешно пытаясь вырваться из его рук, — я бы на твоем месте городового призвала да и высказала ему все. Он их, голубчиков, мигом сыщет и в кутузку-то сведет…
— Ну да, больше мне заняться нечем, как за городовыми бегать. Мужики эти даже расчет у меня брать не захотели, так их обидел. Может, придут еще, извинюсь, как-то нехорошо вышло.
Говоря это, он наклонился и пощекотал бородой ее носик, а она в ответ больно дернула его за волосы и куснула за ухо. Дмитрий взвизгнул и выпустил ее из рук, после чего Феозва отскочила к открытой двери, но не спешила скрыться из комнаты, ожидая продолжения разговора. Он же понял, его попытка проявить знаки внимания кончилась ничем, ненадолго насупился, но тут же забыл об этом и тоже ждал, что она еще скажет в ответ на его нехитрые ласки.
— Ты, Митенька, то накричишь на всех и каждого, то потом бежишь каяться, спохватившись. А то и вовсе ласков с кем не следует. Вот и со мной всегда точно так же…
— Не начинай, прошу, — скривился он. — Да, порой горяч бываю, от матушки досталось мне неистовство это, куда ж теперь деваться…
— Вот-вот, и сестрички у тебя старшие все точно такие же: в полный голос со всеми изъясняются, руками машут, словно мельница ветряная, аж страшно мне по первости становилось. Думала, будто вы, Менделеевы, бешеные какие, укушенные кем-то. Потом уж попривыкла чуть. Единственный Павлик у вас в папеньку, Ивана Павловича, пошел: тих, спокоен, сдержан.
— Ой, вот и надо было за него замуж выходить, он тебе и возрастом поближе. И тихий и воспитанный. Не то что я, на шесть годков моложе, думала охмурила меня, запрягла, теперь и по воду на мне ездить можно? Шалишь, не вышло. Хомут тот только надевается долго, а снимается за один присест. Не выводи из себя, сама не рада будешь.
— Ты меня возрастом моим не попрекай. Я за собой слежу и не хуже твоих сестричек выгляжу многие мне комплименты говорить пытаются, только я их не слушаю. А от тебя лишь одни попреки и слышу. Надоело!