Палечек свистнул. Позвал птиц, чтоб они его позабавили. Прилетели синички, зяблички и воробьи, дрозды и зорянки, реполовы и хохлатые жаворонки и, садясь рядом с ним, вопросительно устремляли на него свои крохотные черные глазки.
В это мгновенье взошло солнце. Палечек простер к нему объятья. Птицы испугались и отлетели. Но Палечек промолвил:
— Останьтесь, останьтесь, дети. Не покидайте меня, бедного!
Птицы вернулись. Палечек смотрел на выступающий, еще неправильный диск. Он был уже ослепительно золотой. И был день.
Палечек всхлипнул:
— Вы слышите? Король Иржи умер… Слышите? А солнце все-таки встало!
Волна горечи подкатила к сердцу. Он схватился за грудь и упал навзничь.
XXXII
Ян лежал в лучах восходящего солнца.
Очень удивились синички, зяблики и воробьи, серые и черные дрозды, горянки, реполовы, хохлатые жаворонки и голуби, что человек лежит на земле неподвижно.
Смелей всех были воробьи. Понемногу, короткими скачками, приблизились они к нему, стали садиться — сперва на руки, потом на туфли и, наконец, на голову. Запрыгали и защебетали зяблики. Синичек давно уж разбирало любопытство, и они сели на нижние ветки черешни, выбившейся сюда из монастырского сада и после восхода солнца убравшейся первыми цветами.
О, эта слишком ранняя весна!
Синички первые заметили:
— Цветет, цветет!
Но воробьям не было дела до цветущей черешни. Их пора — пора созревания. Поэтому они ничего не ответили синичкам, а только, глядя на лежащего человека, стали настойчиво спрашивать:
— Спит? Спит?
Подбежал хохлатый жаворонок, закивал головой, важно вымолвил:
— Наверно.
Воробушки засмеялись:
— Глядите. Ишь умник. Хи-хи-хи!
Серые дрозды держались поодаль от этой птичьей мелкоты, но их тоже удивляло, что человек так долго спит.
Они подлетели поближе и завели флейтовыми голосами длинный разговор. Это не понравилось черному дрозду, и он засвистел. Посвистел-посвистел и с гордым видом перестал.
У этих серых дроздов длинный язык, а в голове пу…
«Сто» он не договорил, а вспорхнул лежащему на грудь и сильно, словно доставал червя из земли, принялся клевать его в горло.
Это понравилось воробьям, которые уже посиживали себе на спящем. Они повеселели и громко закричали:
— Разбудим его! Чем, чем, чем!
— Носиком, носиком, носиком! — защебетали подстрекатели-зяблики, а у зорянки голос сорвался, когда она пискнула: — Носом, носиком, носом!
— Чем, чем, чем? — галдели воробьи, находя все это таким забавным, что, кажется, готовы были на оперенья выскочить от радости и буйного восторга.
И занялась птичья мелюзга благоговейным клеваньем.
Клевала Палечка в лоб, в щеки, в волосы, в руки, в ноги, свиристя и гомоня. Голубь сидел в сторонке, наклонив голову, жмурился, потом посоветовал:
— У него душа в горле, в горле!
И черный дрозд сильно долбанул клювом открытое Палечково горло.
Лежащий пошевелил рукой. Воробей, который сидел на ней, упорхнул в испуге, но поспешил обратно и сел на черешню.
— Цветет, цветет! — продолжали твердить упрямые синички, словно желая взбесить воробушка.
Но он три раза повернулся, два раза скакнул и был уже внизу.
— Ишь ты! Ишь ты! — сказали зяблики, словно передавая друг другу свежую сплетню.
Серые дрозды запели назло черному, который, перестав клевать, промолвил:
— Вставай, вставай, малень…
И опять не договорил «кий».
Лежащий оперся на руку и тяжело приподнялся. Потом сел. Птичья мелюзга, вместе с голубем, на мгновенье отлетела. Палечек поднял голову, оглянулся по сторонам. Протер глаза, и на губах его была та самая улыбка, как в тот раз, когда он, увидев свет божий, к общему удивлению не заплакал.
И он увидел, что над головой у него расцвела первая черешня этого внезапного лета… Он встал и окинул взглядом окрестность.
Увидал коричневые поля, темно-зеленые леса, бледные рощи и за ними, в голубоватой утренней дымке, — горы.
Ян Палечек долго смотрел. Так что глазам стало больно.
Потом поглядел на птичью мелюзгу, которая как ни в чем не бывало сидела себе или попрыгивала вокруг.
Он свистнул ей в виде приветствия и благодарности за свое пробуждение из мертвых. Улыбнулся синичкам, дрозду, хохлатому жаворонку, воробью и зорянке, реполову и кому там еще, а также голубю. И они ему ответили — каждый на своем языке. И это было птичье вавилонское смешение языков.