— Теперь нет барынь, — говорю я. — Это кассирша из гастронома, в соседнем подъезде живет. Бездетная, с мужем развелась, от скуки и завела кобелька.
Кассирша доплывает до своего подъезда и строго окликает кобелька, шествующего дальше:
— Григорий, куда! Ты что, пьяный? Забыл, где живем?
Григорий сконфуженно опускает голову, хлопает ушами и поворачивает назад.
— И ведь зовет-то! — мама осуждающе поджимает губы. — Будто с мужиком идет.
— А это ее мужа так звали.
Идет еще женщина, тоже с собачкой, беленькой, с пуговицу. Собачка задорно кидается на других псов, которые подобродушнее, неистово и звонко лает.
— Мальчик, не шуми, — уговаривает его хозяйка. — Будь наконец воспитанным.
— Бездетная тоже, — со вздохом решает мама.
Поддакиваю: одна живет, муж на рыбалке утонул. Пьяный.
На пустой детской площадке под красным грибком сидят пенсионеры, дымят и важно рассуждают о потеплении в Европе. Мама и на них дивится: здоровяки, неужто делать нечего? Сама же рассудительно возражает себе: то-то что нечего, ни на колодец бежать, ни с дровами возиться, все тебе добрые люди припасли, и воды, и огня.
Упросила она меня свозить ее к внуку Васе, поглядеть, как живет. Поехали. В диковину ей были и трамвай, и троллейбус, и городские люди, особенно молодые— лохматые, долгогривые парни, девушки с распущенными косами, синими веками и в таких коротких юбках, что едва обтягивали ягодицы.
— Бедность, видно, — сочувственно вздыхала мама, глядя в окно трамвая на уличное многолюдье. — Материи не хватает. Где хватить, люди все больше толстые, на ширину много уходит.
Негромко втолковываю ей, что не от бедности это: мода, вроде поветрия.
— На толщииу-то, что ли?
— На юбки. Толщина — это от лишней сытости. Сахару много едим. Углеводы.
— Ишь ты… засахарились. А эти саврасы-то… Вот уж волос долог, да ум короток. Гляди-ка, с девкой в обнимку идут. При людях. Огаркам-то что, им только волю дай, а эти шалавы… Бессовестные. Мы, доченька, и-и, какими стеснительными росли! Худой славы боялись.
Пытаюсь оправдать молодых, говорю, что в старину подневольности было много: того бойся, этого стыдись…
— Да как это без стыда можно! — возмущается мама. — Бывало, наденешь платьишко с вырезом, сядешь за стол, отец так и цыкнет: «Чего вымя-то выставила! Вылезь, чтобы я не видал!»
Говорим негромко, но соседи спереди прислушиваются, пожилой мужчина оборачивается и сердито глядит на меня.
— Распущенность одобряете?
Возражать некогда: наша остановка сейчас.
Не порадовало маму, как мои молодые живут. Аглаша возилась на кухне с Нельмой, мыла ее в детской ванне. Слышно, приговаривала:
— Что, Нельмочка, глазки мылом ест? Потерпи, не капризничай.
Не выходила она долго, хоть Люська и сказала ей, что пришли гости.
Вася был занят своим делом: притягивал проволокой пуговицу у пиджака.
— Дай-ка, — говорю, — нитками пришью. Аглаша-то что же?
— Известно что, — буркнул Вася, подавая пиджак. — Сам пришивай, я, говорит, на работе не меньше твоего устаю.
Наконец-то и сноха появилась. На руках Нельма, из мохнатой простыни выглядывает мокрая голова с торчащими ушами и скомканной бородой. Не глядя на нас, Аглаша на ходу процедила «Здрасте», положила собаку на диван и принялась обтирать ее и делать массаж.
— Вытяни лапку. Вот так. Другую. Умница. Ты ведь у меня элитная.
Нам хоть бы слово.
Мама не выдержала.
— Младенца бы пестовать-то надо.
— С меня одной хватит, — не оглядываясь, отрезала Аглаша. — Нынче много-то дурочки только родят. Я с одной-то… Кухня да стирка, в лаборантках как пень и торчу.
— Велика ли у тебя стирка-то, — усомнилась я. — На Васю, как поженились, носового платка не стирывала, все мне тащит. — К слову добавила, что Люсю в школе домоводству учат, пусть дома и закрепляет теорию.
Аглаша так и взвилась, собаку из простыни на пол вытряхнула.
— Нечего ей закреплять. Выдумали! Кукол пеленать, салат готовить — больно нужно! Я что, пианино для мебели покупала? Пианисткой не будет, в науку пойдет, я ее на кибернетику ориентирую, там степень получить — раз плюнуть. С пеленками да с пьяным мужем пусть возятся, у кого на большее ума не хватает.
Выпалила и «Нельмочка, пойдем котлетки дам», — опять на кухню.
Вася потянул свое пальто из моих рук, оделся. Виновато потоптался у порога.
— Новоселье у товарища. Переезжает. Помочь обещал.