На светловском юбилее было оглашено письмо В. Каверина, в котором он писал: «Я завидую не только таланту Светлова, но и его удивительной скромности. Он, как никто, умеет довольствоваться необходимым».
— Мне не надо ничего необходимого, — возразил Светлов, — но я не могу без лишнего.
О поэте, вокруг которого была создана чрезмерная рекламная шумиха, Светлов сказал:
— У него весь пар уходит на свистки, а не на движение.
Автор детективной пьесы, сразу пошедшей во многих театрах, купил массивные золотые часы с массивным золотым браслетом.
Увидев это сооружение, Светлов усмехнулся:
— Старик, — сказал он, — а не пропить ли нам секундную стрелку?
Светлова попросили написать стихи для агитплаката.
— Думаю, что у меня не получится, — уклонился Михаил Аркадьевич и рассказал об одной встрече с Маяковским, которая на всю жизнь отбила у него охоту писать агитстихи. Я привожу этот рассказ почти дословно.
— Маяковского я любил восторженно, — сказал Светлов, — и, несмотря на его ласковое ко мне, молодому поэту, отношение, всегда понимал разницу между нами и испытывал в его обществе чувство смущения. Именно поэтому я старался не попадаться ему на глаза
Однажды по заказу газеты «Известия» я написал несколько рифмованных лозунгов.
На следующий день, направляясь к Дому писателей, я увидел идущего навстречу Маяковского. Я тут же повернулся и быстро пошел в обратном направлении. Но Маяковский заметил меня и громко, на весь бульвар, крикнул:
— Светлов! Куда вы бежите?! Я вас разыскиваю!
Деваться было некуда. Я подошел к Маяковскому.
Он сухо со мной поздоровался, вынул из кармана газету и сказал:
— Читал «Известия». Вот что, Светлов: я умею агитки писать, я и пишу. А вы не умеете, и не пишите!
Помолчав немного, Михаил Аркадьевич добавил:
— Очень жаль, что Маяковскому не попался навстречу кое-кто из нынешних поэтов «агитплаката».
Режиссер, известный своей приверженностью к наиновейшим течениям в живописи, сказал о Сикстинской мадонне:
— Удивляюсь, — ее столько столетий так расхваливают, а между тем, она мне не очень нравится.
— Столько столетий она нравится всему человечеству, — возразил Светлов, — что теперь имеет право выбирать, кто ЕЙ нравится.
Из беседы со студентами:
В искусстве обязательно должен наступить такой момент, когда золото начинает серебриться и тогда оно становится еще дороже.
— Каждый поэт, — сказал Светлов, — мечтает написать такое стихотворение, которое хотелось бы читать шепотом.
Утверждая простоту как высшую форму искусства, Светлов сказал:
— В каждом изысканном блюде есть привкус. А у ржаного хлеба есть вкус, но привкуса нет.
Мы засиделись со Светловым в Доме писателей и уже собирались уходить, когда к нашему столику подошел Юрий Олеша. Он пришел из театра им. Вахтангова с репетиции своей инсценировки романа «Идиот». Его серые, давно нестриженые волосы взъерошены, узел галстука сдвинут.
— Я знаю, что у Вас в альбоме, — сказал он, усаживаясь напротив меня. — Там наверняка есть Светлов. Может быть, даже Катаев. А меня нет.
— Я почувствовал себя неловко. «Конечно, — подумал я, — так вот и получается. Когда часто видишься с человеком, думаешь: успеется, рисунок никуда не уйдет. Нарисую как-нибудь в другой раз».
— Другого случая может и не быть, — будто прочитав мои мысли, сказал Олеша. — Рисуйте сейчас.
Состояние у меня было, что называется, нерабочее. Рисунок шел трудно и, по-моему, не получился. Я сунул его в папку, но несмотря на мои отговорки, что рисунку надо «отлежаться», что я должен его увидеть свежим взглядом и тогда решить, удался он или нет, Олеша настаивал:
— Покажите!
Нехотя я дал ему рисунок. Он взглянул на него и неожиданно, ничего не сказав, разорвал в клочья.
На мгновенье я растерялся. «Как же мне быть? Обидеться? Встать из-за стола и уйти?»
В этот момент я почувствовал, как Светлов положил мне под столом на колено руку.