Летчик, выходя из кабины, добродушно буркнул кому-то из знакомых пассажиров ( а впрочем, тут все свои, норильчане, скрывать нечего!):
- Считайте, что во второй раз родились...
И только теперь до Самохина дошла истинная причина того, почему самолет так долго кружил в метельной бездне. На ватных ногах юный геолог последовал за всеми в воющую ночь, где сиротливо кое-где мигали желтые электрические фонари. Полный восторга и страха ( был на краю гибели и вот, он жив!), Самохин въехал на криволапом автобусе в незнакомый легендарный город, в его круглосуточный электрический свет и, спиной к ветру, хохоча, еле дотащился до гостиницы на краю площади.
Никогда в жизни, ни до того, ни после, он не видел такого радушия, с каким встречают командировочных в этом сером, огромном, вздрагивающем доме с белыми атлантами и кариатидами, наметенными на балконы снежным бураном. Милые северные красавицы угощали залетных молодцов горячим желтоватым мясным бульоном и раскаленными пирожками со сковородки. Наливали алчущим водки. Подавали пожилым крепкий, как деготь, чай. Этот сказочный буфет располагался прямо перед входом, на первом этаже.
Только после ужина, с улыбкою оглядев мокрые кудри Самохина и его шалые глаза, переглядываясь, румяные северянки, выдали молодому парню ключ от одноместного номера. Постояв возле окна, через которое ничего не видно, только слышно гул, Самохин решил немедленно выйти в пургу, подышать ею.
На улице и впрямь уже разыгралась пурга - на площади Ленина кружила белая конница, из тундры через город на сваях неслись со страшной скоростью волны снежной бури, мгновенно засыпая все неровности на пути, следы скреперов, рычавших на улице, и сами эти горбатые механизмы, если вдруг заглох мотор...
-Ура! Ура! Как прекрасна жизнь! - закричал во все горло слегка пьяный Самохин. И за спиной услышал женский смех. Самохин обернулся - парень и две девушки, все трое в унтах и в черных тулупах, в шапках ушанках, пытались развернуться на ветру, не отпуская при этом друг друга - парень держал их крепко под руки. Но вместе они представляли для пурги что-то вроде паруса их сносило... Услышав крик Самохина, они согласно завопили:
- Как прекрасна эта ночь!..
Нет, не издевались, это сразу понял Самохин - у них тоже было радостное настроение. И как бывает лишь в молодости, через несколько минут он уже шел с ними, схватив под руку крайнюю справа - бледноликую, улыбчивую девчушку.
И заговорил, заговорил, закричал, срывая голос и кашляя на ледяном ветру, что полчаса назад мог разбиться, но не разбился, и потому он сейчас самый счастливый... да еще таких девушек встретил... на что парень ( его звали Саша) пробасил:
- Ты не двух девушек встретил, эта - моя, а вот ее - точно встретил, зовут Неля.
- Неля! - Самохин тут же заглянул в ее глазки, ласковые, недвижные, как звезды над пургою - их совсем еще недавно Самохин видел их из самолета, они никуда не делись, эта бездна там. - Неля! Елки-палки! А давайте выпьем за мое спасение!..
И только в юности так бывает - вскоре они сидели в некоем общежитии, и Саша (он из НИИ ГА, тоже геолог!) играл на гитаре, и Самохин перехватывал ее, и они пели десятки песен подряд: "И снег и ветер...", "От злой тоски не матерись...", "На полочке лежал чемоданчик...", "Сиреневый туман"...
Тогда Самохин услышал много неизвестных ему дотоле песен Высоцкого. Саша, скалясь, рычал, потрясающе подражая барду:
- Но и утр-ром все не так, нет того веселья... Или кур-ришь натощак, или пьешь с похмелья... Эх, р-раз!.. йеще р-раз!..
- Сколько вер-ры и леса повал-лено... сколь изведано горяя и трас-с-с... А на левой гр-руди пр-рофиль Сталина... а на пра-равой Маринка анфас...
- Я поля влюбленным постелю-ю... пусть поют во сне и наяву-у-у.. Я дышу - и значит, я люблю! Я люблю - и значит, я живу!..
В стену и в дверь среди ночи стали стучать. Затихнув на время, молодые люди разделились - Самохин с Нелей перебежали в другой, соседний дом оказалось, там у нее своя, однокомнатная квартирка. Включив и выключив свет, снова что-то пили и целовались. На полу мурлыкал магнитофон... кажется, "Весна"... еще тот, примитивный, размером с чемоданчик, у которого крутятся большие бобины с пленкой... пленка время от времени рвалась, и тут же Неля, встав на колени, ацетоном, а потом и Самохин, быстро научившийся этому искусству, склеивали порванные концы... Внезапно у магнитофона одна бобина стала плохо крутиться - и сыгранная пленка поползла под ноги. И вскоре Неля и Самохин, словно в солому зашли - оказались в тенетах размотавшейся пленки.
- Это кто тут? - шаловливо спрашивала Неля. - Это он, мой залетный Лаокоон!
- А ты Лаокоониха!..
Они стояли, обнявшись. Вдруг устали. Магнитофон захрипел, замолк. Уже явился рассвет - но не свету в окне, а по часам.
Неля, не глядя на гостя, постелила ему на кухне какие-то пальто и тряпки. На полу было очень холодно. Несмотря на выпитое вино, Самохин под тонким одеяльцем трясся, у него щелкали зубы. Он, конечно, надеялся, что вскоре Неля его "пожалеет"... она сама его несколько раз целовала... но Самохин не смел торопить события... к тому же был тогда еще стыдлив... Кроме того, знал свою главную беду - крепко напившись от позорной стеснительности, чтобы быть "смелей", он напрочь терял необходимые мужские качества. У него уже была одна позорная ночь на геологической практике, в тайге...
По этой причине, валяясь на ледяном полу, он сделал вид, что обиделся на Нелю, и хотел затихнуть на полчаса... ожидая, пока пройдет хмель. И услышал, как она в темноте тихо смеется.
- Ты чего?
- Ты чубами щелкаешь?
- Ну.
- Давай щелкать вместе...
Милая, нежная, с замершей полуулыбкой в смутном сизом свете пуржистого утра - на улицах продолжают гореть фонари... Тонкая, горячая, всеми косточками, всем телом податливо принадлежащая ему...
И они не пошли на работу, она - в библиотеку, он - на комбинат имени Завенягина, куда был командирован по поводу осьмия, ниобия и прочих редкоземельных металлов... Она, правда, позвонила от соседей, что заболела... Вставали, ошпаривали себя горячим душем, что-то ели и пили и снова падали на ее узкую кроватку, сорвали локтями со стены коврик.
- Ты знаешь, почему я тебя полюбила?
- А почему?
- Ты веселый... У нас парни угрюмые, как зэки... все им не нравится... и апельсинов теперь самолетами не привозят, и денег мало стали платить... Можешь сейчас сказать громко: Неля, я твой?
Приподнявшись на локоть с шумящей, как душ, головою, Самохин кричал в потолок:
- Не-еля, я твой!.. навсегда-а!..
И она, полуулыбаясь, закрывала глаза.
Неля сказала, что выходила замуж за одного тундровика- охотника, но устала от его хвастливого пьянства.
Она знала множество стихов и читала их Самохину в самое ухо.
- Если я заболею, к врачам обращаться не стану... Обращусь я к друзьям, не сочтите, что это в бреду. Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, В изголовье поставьте ночную звезду...
Устав от лежания, вскочив и наладив кое-как магнитофон, они нагие танцевали. И выдергивая ноги из нарастающего кома гладкой глянцевой пленки, действительно становились похожи на того самого Лаокоона, которого задушили змеи... Они пытались распутать эти восьмерки и круги, намотать на бобину, но не получалось... и они небрежно затаптывали их, и неиспорченной музыки оставалось все меньше...
Но пришел день расставания.
- Я к тебе вернусь, - говорил он, улетая, как говорят многие возлюбленные на свете своим возлюбленным.
Конечно же, он потом за ней прилетит.
И они вместе переберутся на материк. Где растут зеленые деревья. И ходят живые лошади.