— Что вы себе позволяете! — Кто это заорал? Гарри не узнал свой голос, но со всей силы оттолкнул Снейпа, продолжающего крепко, до боли, держать его за руку. — Хотите мне кости сломать? Вперёд! Садистом были, садистом и остались! Ха! Высоконравственный козёл! Сам по борделям ходит, что ты там забыл? Мало показалось? Понравилось меня за хуй держать? А… а… разыгрывает из себя строгую мамашу! Ненавижу!
— Прекратите визжать, Поттер, — невозмутимо сказал Северус и попытался отвернуться, но Гарри уже совсем потерял голову, подскочил к врагу и, обеими руками упёршись ему в грудь, ноги, наоборот, вдавив в пол, как таран стал толкать его к ближайшей стене:
— Издевался всю жизнь надо мной, с говном смешивал! Не надоело, сволочь? Сволочь поганая! Ты меня за что ненавидел, а? Что я тебе сделал, хмырь? За отца, за маму? Я же теперь всё знаю! Ты сам виноват, во всём сам виноват! Если бы не пророчество то грёбанное, не крестраж Волдеморта во мне, то, наверное, ещё на первом курсе прибил бы меня? А теперь что? Я виноват, что ли, что ты везде свои дурацкие яды раскидываешь? И отработки твои задолбали! И следить начал, да? Следить? Застукал? Героя застукал, теперь в газету побежишь? Или в Министерство пожалуешься? Надменная тварь! Чего руки-то распускаешь? Ну, отомстил или мало ещё? — Поттер пёр, как взбесившийся бык, хотя и был ниже ростом почти на голову. Северус сначала недооценил силу мальчишки и сейчас отступал под бешеным напором. Краем сознания он отметил, что позиция у Поттера выигрышная, как у игроков, дерущихся за мяч в американском футболе, когда все идут стенка на стенку. А тот всё сыпал оскорблениями и обвинениями. Некоторые рикошетили, не задевая, а некоторые…
— Легко быть бездушным уродом? — Гарри попытался ударить Снейпа, вцепившись одной рукой в его галстук, а другой быстро, по-бандитски, не размахиваясь, используя свою же энергию, врезал в солнечное сплетение, почти падая на врага. — Что б ты сдох, падаль! Всех презираешь! Да ты, наверное, всем продавался, а потом выбрал, кто выиграть может. Отмылся, подсуетился, мразь, лжец! Лжец! А не пойти ли тебе и удавиться — предатель, шпион, гадина! Сука, тебе только шлюхи за деньги и дают, урод! Ты наверно импотент! Ты хоть кого-нибудь любил? За последние годы любил? Живого? Сам себя небось. И всё. Тебя кто-нибудь, кроме твоей трусливой задницы, интересовал? — не зная, как ещё уничтожить ненавистного гада, Поттер стал просто толкать Снейпа об стену:
— Урод, ты не человек совсем! Понял? Истукан! Каменный дурак! Отмороженный зельями! — Лицо у Гарри было пунцовым, он брызгал слюной и орал до хрипоты, вспотел. Ему казалось, что крик получается какой-то ненастоящий, негромкий, поэтому до крайности надрывал связки, буквально чувствуя внутри горла удушливую вибрацию и растяжку; виски ломило, но всё равно этого казалось мало, слова — какие-то глупые, детские, шарахнуть бы чем-нибудь по-настоящему обидным, чтобы наповал! — не могли отразить всю его злобу, всё бешенство. Он почувствовал слабость и досаду. И вдруг вспыхнул стыд, как взрывом магния ослепил на мгновение, Гарри больше не слышал собственного голоса. Снейп, будто опомнился, даже тряханул головой, перехватил его запястья. Но пальцы Поттера свело судорогой и кулаки не разжимались, он упал на колени:
— За что ты так… меня? Нельзя меня так ненавидеть, страшно… Прости меня. Никто меня не любит, прост-и-и-и… — вдруг Гарри заплакал. Слёзы быстро затуманили его взгляд. “Где он очки-то посеял?” — озадачился Северус. Сначала просто какие-то огромные капли копились в безумно блестящих, широко раскрытых глазах Гарри, потом сорвались с ресниц, закапали, побежали по щекам, на рубашку. Как водопад. Гарри зажмурился, сильно-сильно.
Северус резко отбросил от себя мальчишку. Тот упал на пол, ударился задом, попытался закрыть голову руками, то ли прячась от ударов, то ли стараясь исчезнуть, стать невидимым без своей волшебной мантии; пуговицы на его манжетах оторвались, наверное, в драке, и теперь рукава сползли, открывая до локтей худые предплечья. Гарри скорчился, весь дрожал и, громко икая, всхлипывал. Снейп смотрел на него, не мигая, поражённо. Отвернулся, поймал себя на том, что дышит не равномерно, а рваными быстрыми глотками, словно урывками. Он одёрнул пиджак, откинул со лба волосы, потом совсем расстегнул и сбросил френч, вложив в жест всё свое раздражение… но, видно, не всё. Ещё хватило, чтобы пнуть носком туфли вывшего в тихой истерике Поттера, и прошипеть:
— Всё высказал? Что, обидели, весёлого траха лишили, мистер Благородство? Напомни мне, откуда это я тебя, святоша, притащил? Цветок невинный… ты наш? А? — Снейп непривычно прищурился, не ядовито или проницательно, а, будто пряча глаза от какого-то слишком яркого света. — Любви захотел? — он вздохнул непроизвольно глубоко. — А где ты её искал? — и вдруг заорал. — Мальчишка! Всё портишь! Везде лезешь! — Почему-то полегчало. Северус сам удивился, на какой-то миг взглянул на себя как бы со стороны и ужаснулся как-то лихо и почти азартно, но остановиться уже не получилось:
— Что, так нестерпим груз девственности? Не знаешь, куда бы её пристроить поудобнее? А то, что ты тут выплёвывал — правда. Да! Вот такой я, да! — он резко развёл руки в стороны в издевательском полупоклоне, выругался, рванул душивший его галстук. И остановился у кафедры, вдруг сообразив, что аппарировал Поттера не к себе в комнаты, а в класс. Так даже лучше, никто не посмеет помешать.
— Коллопортус… блядь, Поттер, прекрати выть! — Гнев начал отпускать, стало тошно…
Гарри плакал навзрыд, но закрывал рот руками, почти душил себя рыданиями.
— Прекрати, — Северус нерешительно сделал пару шагов на месте. — Сказал же, прекрати! Ты можешь умереть, — он подошёл, раздражённо подёргал Поттера за плечо, горячее, огненное даже сквозь ткань куртки.— Бестолочь, что ты творишь? Аугуам… — он не договорил. — Чёрт, чего ты ревёшь, дурак?! Разве так можно? Дыши правильно, сердце надорвешь… мне, — закончил Северус тихо и даже как-то удивлённо.
Но Поттер вдохнуть не мог, не получалось у него. Северус присел рядом на корточки, попытался разжать сведенные как Круциатусом руки Гарри, который сквозь судорожные, неглубокие всхлипы что-то пытался сказать. Северус наклонился к нему ниже, совсем уже низко, опёрся на одно колено, потянул на себя; Гарри был будто каменный, очень — лихорадочно — горячий, и выдыхал невнятно с хрипами:
— Гер… х… миона, она меня любит, Дра… ко меня любит, миссис Уи… х… з… и-и-и… а… х… за что?
— Гарри, не надо, — Снейп сел рядом, на пол, неловко подвернув длинные ноги. — Как же тебя успокоить? — сам у себя спросил вслух. — Бить нельзя… Магией только хуже получится…
Гарри, казалось, уже ничего из внешнего мира не воспринимал, находясь внутри своей выдуманной темницы. Глухие неприступные стены, сродни Азкабану, даже свет боится оказаться за ними, а в центре охраняемого не на жизнь, а на смерть периметра — сердце одинокого мальчишки, которое так устало… Его взгляд не озадачивал и даже не пугал, он был взглядом диковинного существа, с которым профессор Снейп доселе не встречался.
И вдруг Гарри трезво и удивленно произнес:
— Темно… уже темно. Стемнело?
И вот тут Северус испугался. Как никогда в своей жизни не пугался… а в ней всякое было! Даже, когда он потерял Лили, не успел испугаться, испытал совсем другие чувства и муки. Собственная смерть вообще показалась ему замедленной театральной постановкой, драматической, интересной, но не страшной (Чего бояться неизбежного, свершившегося, запланированного и прочувствованного сто раз на репетициях?) Сейчас страх не подкрался, не напал, не ворвался в его душу, он просто молниеносно заполнил всё вокруг и внутри, взорвал саму жизнь. И сокрушил многолетнюю броню, сорвал, расколол, как молот скорлупу грецкого ореха. Несоразмерность удара поразила. Ужас, почти не было сил сдерживать крик:
— Что с тобой?! Я рядом! Гарри! — он вскочил сам и дёрнул вверх тело мальчишки, показавшееся лёгкой поролоновой куклой, подхватив под колени, крепко сжал, но едва удержал в спешке. Огляделся и метнулся к креслу с Поттером на руках, почти швырнув того на обтянутое дамастом сидение, обхватил обеими руками его лицо. — Открой глаза! Пожалуйста, только не уходи… Ответь мне! Слышишь? — зачем-то убрал со лба Гарри мокрые волосы и пошатнулся. — Господи! Что с тобой?