Парадокс происходящего не ускользнул от него. Он пришёл спасти одну жизнь, и это стоило жизни уже четверым.
— Леди, ты была права, — пробормотал он, вспомнив свой сон.
Прошёл ещё час, и упал полузадушенный кашлем Глэй, чья оливковая кожа приобрела оттенок окружающей листвы. Гейдель подошёл к нему и сразу всё понял. Будь у него несколько дней для подготовки, он спас бы его. С другими у него не получилось, потому что его собственное очищение не было полным. Он не достиг равновесия. Уже глядя на первого мертвеца, он понял, что все девять обречены. Он помог устроить Глэя поудобнее, дал ему воды и посмотрел на хроно. От десяти минут до полутора часов таково было его предположение.
Гейдель вздохнул и зажёг сигару. Она неприятно воняла. Влага добралась-таки до неё, а грибки Клича ничего не имёли против никотина. Дым пах чем-то вроде серы.
Глэй посмотрел на него, и взгляд этот должен был обвинять. Но вместо этого Глэй сказал:
— Спасибо, Гейдель, что ты позволил нам принять участие в деле наравне с собой.
И улыбнулся.
Гейдель вытер капли пота с его лба. Умер Глэй через полчаса.
На этот раз, роя могилу, он не бормотал ругательства, а всматривался в лица оставшихся четверых. То же самое выражение.
Они пошли с ним, как будто по вдохновению. Ситуация изменилась, и они приняли её. Они приняли её не отрешённо, но с улыбкой. Гейдель видел, что они всё знают. Они знают, что умрут, не дойдя до Италбара.
Как и любой человек, Гейдель уважал благородное самопожертвование. Но напрасные смерти!.. Без всякой причины… Он знал — и они тоже — что мог бы добраться до Италбара в одиночку. Здесь не было хищников, от которых нужно было отбиваться; тропа ясно видна. Как славно было бы стать простым геологом, как в тот день…
Двое умерли после завтрака, во время которого ели мало. К счастью, это была лихорадка мауль, неизвестная до этого на Кличе — она вызывает внезапную остановку сердца и скручивает мышцы лица жертвы в улыбку.
У обоих глаза остались открытыми. Гейдель закрыл их сам.
Живые приступили к делу, и Гейдель не стал прерывать их, когда увидел, что они роют не две, а четыре могилы. Он помог копать, а потом ждал вместе с ними. Ждать пришлось недолго.
Покончив и с этим, он снова взвалил на плечи рюкзак и пошёл дальше. Он не оглядывался, но могильные холмики продолжали стоять перед его глазами. Очевидная грубая аналогия не могла не прийти на ум. Жизнь его — тропа. Могилы — символы сотен, нет, наверное, тысяч мертвецов, оставшихся позади. Люди умирали от его прикосновения. Дыхание его опустошало города. Там, куда падала его тень, не оставалось ничего.
Однако он мог и лечить болезни. Вот и сейчас он взбирался по склону именно с этим намерением.
День, казалось, стал ярче, хотя Гейдель знал, что уже далеко за полдень. В поисках ответа он огляделся и увидел, что деревья вокруг стали ниже, а просветы между листьями больше. Лучи солнца пробивались сильнее, и здесь были даже цветы — красные и пурпурные, окольцованные золотом — они лепились к качающимся лианам. Тропа пошла вверх круче, но трава, хватавшая его за ноги, стала короче, и меньше крошечных созданий разбегалось с его пути.
Через полчаса он мог уже видеть дальше, чем с любой предыдущей точки путешествия. На целых сто местров стал виден ближайший путь. Преодолев это расстояние, он впервые увидел над головой просвет в листве, а в нем — огромную чашу бледнозеленого неба. Через десять минут он был уже на открытом месте и, обернувшись, смог рассмотреть волнующееся море ветвей, по дну которого только что прошёл. В четверти мили впереди и выше виднелась вершина холма, на которую он, оказывается, карабкался. Мелкие облачка висели над ней. Обходя выступающие скалы, он подошёл к вершине.
Оттуда он увидел то, что показалось ему последним этапом путешествия. Спуск в несколько десятков метров, примерно час пути по ровному дну долины, чуть-чуть поднимающейся к дальнему концу, и крутой подъём на высокий холм или низкую гору. Он отдохнул, пожевал, попил и пошёл дальше.
Пока Гейдель шёл, ничего не случилось, но он вырезал себе посох.
Пока он взбирался по дальней тропе, похолодало, и солнце покатилось к горизонту. Гейдель достиг середины склона, дыхание его стало судорожным, а мускулы болели и от подъёма и от дневного напряжения. Теперь он мог видеть горизонт — над лесным морем кружились стервятники.