С того момента, как я узнал о поступке Эвелин, я только и делал, что осуждал её; я не могу спорить, что её поступок не достоин осуждения. Но почему я не старался понять её? Нет, конечно, я попытался сделать это в тот вечер, когда обо всём узнал, но в своём понимании я не зашёл слишком далеко. Очевидно, глубоко в душе я всё же осознавал, что везде была моя вина.
Боже, да разве не я сам дал ей повод? Разве это не я изводил её своими мыслями, бессмысленной ревностью и невыносимым поведением? И, наконец, разве не я обвинил её в нелюбви ко мне? Для Эвелин это стало последней каплей, как и то, что я решил оставить её одну в переломный для нас момент. Она не могла этого выдержать. Я задел её за живое, ударил по самому ценному, и она, конечно, захотела сделать ещё больнее мне в ответ. В этом поступке легко угадывалась её натура: после нашей ссоры Эвелин была слишком горяча, и эмоции, среди которых было неконтролируемое желание мести, сами понесли её в «Погоню». В тот вечер она не была беспомощна, как думал об этом Кендалл. Она вполне осознавала, что делала, а делала она именно смертельное оружие для моего сердца.
Эвелин знала, что Кендалл любил её, знала, что когда-то он был моим лучшим другом. Она хорошо понимала, что он не сможет ей ни в чём отказать, и потому придумала идеальный план мести. Она использовала Кендалла в качестве детали, необходимой для работы большого механизма. Я понятия не имел, испытывала ли она к нему жалость или ещё что-нибудь, но Шмидт на фоне всех этих обстоятельств выглядел просто жалким. Возможно, он с отчаянием отдался первой возможности стать ближе к своему объекту обожания, напрочь позабыв о дружбе со мной и о здравом смысле. А возможно, он осознанно пошёл на это, желая отомстить мне за все прошлые обиды и заодно поддержать образ холодного ловеласа, который он сам себе придумал. Но, как бы там ни было, в итоге он всего этого не выдержал и признался мне, совершенно не подумав о том, что будет дальше.
Но что Эвелин? Что она собиралась делать дальше? Я предполагал, что она в конечном счёте собиралась рассказать мне обо всём, в противном случае её смелый поступок был бы бессмысленным. Но возможно и другое: может быть, она хорошо понимала слабость Кендалла и ждала, что он не выдержит и сам во всём мне сознается, а ей даже не придётся себя утруждать. И она была права: узнать об этом не от неё мне было в разы больнее… Но если она всё же сама планировала рассказать мне, то почему она до сих пор молчала? Я видел её мучения и понимал, из-за чего она страдала, но её молчание было мне непонятно. Эвелин лгала мне, и не столько измена, сколько ложь — именно эта ложь так глубоко меня уязвляла.
И, может быть, сегодня вечером мне захотелось сделать что-то Эвелин в отместку. Это желание было безумным и чисто инстинктивным, потому что оно выходило из старого, как мир, закона «око за око». Я обманул её, поужинал с чужой женой, зачем-то открыл этой чужой жене тайну, связывающую только меня и Эвелин, а потом чуть её не поцеловал…
Но не поцеловал. Почему? Я ведь так хорошо помнил своё стремление показать Эвелин, каково это — узнавать о неверности, страдать от ревности и обманываться в собственном доверии… Почему? Ответ был прост. Всё потому, что я не ненавидел Эвелин. Ещё несколько лет назад я услышал от своего отца очень умное выражение, которое запомнил, кажется, на всю жизнь: «Мужчины изменяют из ненависти, женщины — из любви». А я слишком, слишком любил её…
Бесконечная ночь, которую я провёл в размышлениях, блуждая среди своих безумных мыслей, сменилась долгожданным утром. Я лежал в своей постели, глядя в потолок, и чувствовал, что во мне не оставалось сил даже для того, чтобы просто закрыть глаза. Но эта усталость была даже приятной: я всё-таки преодолел второй шаг, а это значило, что я стал ещё ближе к своей цели. Пусть я не смог понять Эвелин до конца и всё ещё злился на неё за её обман, но всё же я был несказанно рад видеть её, когда она приехала домой в седьмом часу утра.
— Ты уже не спишь? — спросила моя невеста с усталой улыбкой. Я видел, что она очень устала, но Эвелин всегда старалась скрыть это за хорошим настроением.
— Ещё даже не ложился. Тебя ждал.
— Меня? — с удивлением переспросила моя избранница, расстёгивая пуговицы на блузке. — Зачем?
Я не ответил и осторожно погладил Эвелин по волосам; она наблюдала за мной, в изумлении приподняв одну бровь.
— Хочешь, я приготовлю что-нибудь? — спросил я.
— Нет, ты же знаешь, я стараюсь не есть перед сном. Ты сам уже завтракал?
— Я же сказал, я ждал тебя. Значит, ляжешь спать?
Она, удивлённо глядя на меня, покивала.
— Я тоже лягу, — почти шёпотом проговорил я. — Только давай сначала поговорим кое о чём?
— Логан, — покачала головой моя возлюбленная, на секунду прикрыв глаза, — почему ты такой странный? Что-то случилось?
— Да.
Эвелин стала такой бледной, что сначала мне даже показалось, что она упадёт в обморок. Моя невеста набрала в лёгкие побольше воздуха и всё же устояла на ногах. Она была испугана и вместе с тем взволнованна. Чего же ты так испугалась, милая?
Когда мы легли в постель, я вздохнул и, закрыв глаза, сказал:
— Этим вечером я виделся с Дианной.
Я не видел реакции Эвелин, но точно знал, что в её душе смешались все чувства: она была одновременно рассержена на меня, но в то же время невероятно рада тому, что я заговорил не об этом.
— Ты сказал, что весь вечер будешь дома, — проговорила она.
— Я знаю…
— Зачем тебе было так делать? — повысила голос моя возлюбленная, и я почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, стоящим перед рассерженной мамой. — Зачем ты это сделал? Особенно после того, как я сказала тебе… как рассказала тебе обо всём!
— Может быть, мне слишком понравилась твоя ревность? — усмехнулся я, но Эвелин даже не улыбнулась. Она, нахмурившись, смотрела вниз и часто дышала.
— Я ведь попросила тебя… Я попросила, а ты специально сделал всё наоборот, к тому же солгал. Ты не уважаешь моих чувств.
— Возможно, у меня и было в мыслях немного подразнить тебя, но Эвелин, теперь я так жалею об этом…
Она тяжело вздохнула и отвернулась от меня. Слегка приобняв её, я подвинулся ближе и, нахмурившись, проговорил ей на ухо:
— Это ещё не всё.
Эвелин отстранилась и посмотрела на меня; в её глазах я видел и испуг, и укор, и обиду.
— Мы почти, — начал я, затаив дыхание и чувствуя, что не могу смотреть в эти глаза, — почти-и-и… Мы почти поцеловались.
Из груди моей невесты вырвался всхлип; она резко откинула одеяло и встала на ноги. Я виновато опустил голову.
— Зачем ты делаешь это, Логан? — почти в истерике спрашивала она, указывая на меня пальцем и заставляя ещё больше чувствовать свою вину. — За что ты так меня мучаешь, за что? Что я тебе сделала?!
— Ты просто не видела её, любимая… Дианна сказала мне, что всё ещё любит меня, а мне захотелось просто пожалеть её и утешить хоть чем-то. Это так тяжело объяснить… Я думаю, ты должна понять, неужели ты никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к Кендаллу?
Мой вопрос мгновенное остудил и успокоил её. Эвелин замерла и, остановив на мне свой виноватый взгляд, молча вытерла слезу. Её глаза словно упрашивали больше не истязать её и прямо рассказать обо всём том, что мне было известно. «Не так быстро, — отвечал я на её безмолвную мольбу. — Боль за боль. Тебе придётся немного потерпеть».
— Для чего ты мне всё это рассказываешь? — прошептала она.
— А лучше было бы молчать? — почти рассмеявшись, спросил я. — Прости меня за это, но я думал, ты должна знать о таком. Я правда сожалею, что всё так получилось.
Какое-то время моя избранница стояла ко мне спиной, всхлипывая и стараясь успокоиться. Я наблюдал за ней, ни о чём не думая, и даже не пытался её утешить. Помнится, несколько лет назад я ни за что не хотел оправдываться перед Дианной, когда она допрашивала, где и с кем я был… Однако перед Эвелин я оправдывался всегда. Даже если она ещё не знала о том, что я сделал, я уже лежал у её ног и просил прощения. Как это называть: моей слабостью или силой любви?