- Ну, значит, все в порядке, - успокаиваю ее я. - При условии, что вы не будете забывать об аппаратуре.
- Но, Питер, сама эта мысль просто убивает меня! Как можно жить, когда каждую минуту тебя подстерегает какая-то аппаратура!
Такие вопросы я и сам задавал себе когда-то, в самом начале. А потом понял, что можно. Человек все может.
- И потом, что получится, если мы все время будем молчать или говорить только о пустяках? Дрейк сразу учует, что здесь что-то не то.
- Мы будем говорить не только о пустяках. И для вас лучше всего, по крайней мере когда вы у себя дома, - если вы будете жить так, словно вы в самом деле и всерьез играете роль, порученную вам Дрейком. Вызывайте меня на искренность, задавайте вопросы, словом, делайте ваше дело. А как отвечать на ваши вопросы - это моя забота.
- И этот цирк надо начинать сегодня же? - уныло спршивает мисс Грей.
- По-моему, сегодня рано. Сначала вам придется ввести меня в искушение.
- При наличии всей этой аппаратуры?
- Конечно, с полной непринужденностью, будто никакой аппаратуры не существует.
- Вряд ли я на это способна...
- Почему? Удалась же вам в Варне проверка загара. Тогда у вас хорошо получилось...
Все следующие дни Дрейк так часто вызывает меня на консультации по крупным и мелким вопросам, связанным с операцией, и так часто отсылает Райта из кабинета, что господину агенту похоронного бюро, будь он человеком чувствительным, впору получить нервное расстройство.
Джон Райт, однако, не нервничает. Он просто меняет тактику и начинает заигрывать с соперником, то есть со мной. Первый жест внимания я получаю в ресторане итальянца. Забавно - он почти полностью копирует жест покойного Майка: люди малообщительные и лишенные воображения действуют по одному шаблону.
- Могу я сесть за ваш столик?
- Пожалуйста.
Затем следует молчание и неловкие попытки завязать разговор, потом снова молчание и снова попытки, пока наконец не приходит время расплачиваться с официантом.
После ряда таких проверочных операций Джон, набравшись смелости, решается на новый шаг. Это происходит в угловом кафе, под афишей, популяризирующей программу Реммон-бара, где я пью послеобеденный кофе. Не знаю, то ли Райт выпил, то ли притворяется, что выпил, но он подсаживается ко мне, не спрашивая разрешения, и вообще держится почти естественно. Пренебрежительно глянув на мою чашку, он спрашивает:
- Кофе пьете?
Приходится подтвердить его смелую догадку.
- В такое время дня?
- Я пью кофе в любое время дня.
- А я - никогда. Виски тоже не пью. По-моему, чай и пиво - вот подходящие напитки для скромного англичанина. Но сегодня в виде исключения я хлебнул виски. Не знаю, что на меня накатило. Взял и хлебнул. И еще с удовольствием хлебну. Особенно если вы согласитесь составить мне компанию и примете от меня стаканчик.
- Стаканчик можно, - скромно заявляю я. - Заказывайте.
И он заказывает по стаканчику. Потом - еще по одному. Потом - еще. И наступает минута, когда выпитое виски наводит его на разные мысли о течении жизни, и он начинает делиться этими мыслями.
- Не знаю, какого мнения об этом вы, Питер, но наша жизнь - страшная путаница. Только пройдитесь по Дрейк-стрит, и вы в этом убедитесь. Как подумаю, что сказала бы моя мать, если бы она встала из могилы и увидела своего сына. А много ли таких, кто может похвалиться своей жизнью и сказать, что в ней нет путаницы? И кто они? Даже если такие люди есть, я все равно не стану киснуть по восемь часов в какой-нибудь захудалой канцелярии за горсть медяков, где моим единственным утешением будет сознание того, что я - порядочный человек.
Он кладет локти на стол и подпирает голову руками, потом проводит длинными пальцами по длинным волосам, поднимает глаза и смотрит на меня:
- Что вы скажете?
Но я не успеваю решить, что мне сказать и говорить ли вообще. Райт начинает новый монолог. Он явно любитель монологов.
- Вы, может быть, думаете, что я какой-нибудь люмпен, раз оказался здесь, на Дрейк-стрит? Ничего подобного, Питер! Я кончил бухгалтерские курсы и разное другое, чтобы стать порядочным банковским служащим. Больше того, я уже был порядочным банковским служащим. Ну и что из этого? Я досыта хлебнул порядочной жизни на медные пенсы, меня от нее тошнит. Уж лучше - порок или то, что называется пороком. Хотя и он тоже...
Райт снова вешает голову, будто старается вспомнить, что же именно хотел сказать про порок, потом опять приглаживает волосы, а вернее, взлохмачивает их и опять вступает на путь монолога:
- Все эти квартиры, которые вечером воняют женскими духами, а утром женским потом, и эти красавицы из кабаре, которые, ложась с вами в постель, вместе с гримом смывают всю красоту... и эти хамы, из-за которых невозможно спокойно выпить кружку пива, потому что они твои люди и ты их человек... и вся эта Дрейк-стрит... да и другие тоже...
Раз уж он заговорил о запахах, меня так и подмывает попросить его немножко отодвинуться, поскольку я уже не знаю, что пью, - виски или одеколон "Сирень". Но что поделаешь, надо проявлять терпимость к ближнему и снисходительность к выпившему человеку.
Надо сказать, что он в самом деле под градусом, хотя и не настолько пьян, как кажется. Но это - не беда. Беда в том, что я тоже притворяюсь пьяным и что у Джона хватает легкомыслия мне поверить. Так что я не удивляюсь, когда, вернувшись из туалета, замечаю на дне своего стакана некую белесоватую жидкость. Примитивная штука. Надо бы сказать ему, что ампула с бесцветной жидкостью куда лучше и удобнее, но что поделаешь, если Райт - мастер монологов и не дает мне слова.
Я сажусь размашисто, как и подобает пьяному, и неловким жестом опрокидываю стакан.
- Дейви, дай еще одно! - командует Райт.
Опорожнив стакан, он снова требует:
- И еще одно!