Делавер молча достал из кармана прозрачный куб размером с глазное яблоко - информационный пиксель, и толкнул устройство в центр стола. Он сделал несколько движений руками в воздухе и пиксель ожил, высвечивая голограмму солнца. Джек развел сжатые большой и указательные пальцы – голограмма увеличилась.
- Вы все видели данные, - некоторые еще раз пролистали страницы представленных цифр и графиков, - И вы все помните, что было в прошлый раз, когда мы сталкивались с подобным…
Раздались тревожные вздохи. Почти все в комнате застали Трехлетнюю Зиму, кто-то ребенком, кто-то – во вполне осознанном возрасте.
- Вы что же, предполагаете… что снова повторится? – решился задать вопрос один из министров.
Джек еще увеличил масштаб голограммы и ткнул старческим пальцем в пятна на звезде.
- И что мы должны видеть? – скептически спросила Ревия Дебуа, образованная, но на удивление узколобая глава отдела биоинженерии. Джек угрюмо ответил:
- Это – солнце сегодня в семь двадцать одну утра. Эти пятна описаны только в одной теории - Жилевой-Дэлавера.
Несколько человек в зале не сдержали насмешек.
Двадцать лет назад профессор едва не лишился должности, выдвинув на пару со своей коллегой теорию Жилевой-Дэлавера. Их прогноз о будущем Солнца полностью шел вразрез привычным взглядам астрофизиков на будущее звезды. 90% звезд имеют классический жизненный путь – они перегреваются, затем превращаются в белых карликов и туманность. 90% — это так гарантировано, как только может быть в мире астрофизики. А потому, версия Жилевой-Делавера, согласно которой солнце будет не нагреваться, а остывать, вызвала волну критики и непринятия. Даже те, кто симпатизировал Джеку и Валери, считали, что ученые просто-напросто двинулись после своей миссии на солнце. И Валери Жилева, обитающая теперь в реабилитационной психиатрической клинике, никак не помогала переубеждению. Хотя, их другие работы и заслуги были общепризнанными. Как-никак, они были первыми и последними людьми, которым удалось подобраться так близко к горящей звезде.
- Не смешите…, - подал голос Грегори Люмьен, молодой астрофизик, который успел заслужить уважение коллег во всей Империи, - это абсурдная теория…
- Это больше не теория, - твердо возразил Делавер, - развитие Солнца проходит не так, как вы предполагали.
- Зато Вы были правы? – Грегори скептически сложил руки на груди, - Профессор, Вам не кажется, что Вы прикрываете былыми заслугами свою… старческую некомпетентность?
Последнее он сказал осторожно, как бы смягченно. Затем повернулся к Императрице и заговорил:
- Ваша Светлость, данные не так страшны, и не стоят действий, которые обойдутся Империи в…, - Нитокрис подняла ладонь. Люмьен замолчал, стиснул зубы и опустил взгляд. В его голове пронеслась раздосадованная мысль о том, что Императрица через чур благоволит Делаверу. Впрочем, он не был неправ.
Дэлавер обладал не только благосклонностью Нитокрис, но и старой привязанностью. Возможно, дело было в том, что он – один из тех немногих оставшихся, кто видел ее еще до усовершенствований. С развитием биоинженерии, сильнейшие мира сего получили возможность делать себя еще сильнее. Нитокрис вот уже пятнадцать лет носила в себе чип, помогающий впитывать больше информации, быть выносливее, рассудительнее, справедливее. Были странные заморочки, которые появились, как побочные эффекты – внезапная любовь к древней керамике и почти полная потеря проявлений эмоций на лице. Может, поэтому Джек отказывался «совершенствовать» себя, хотя имел и возможность, и деньги.
Прислушивалась же Адджо к профессору потому, что он был мудр и честен, один из тех, кто бы сказал ей правду в лицо, не боясь последствий. Но, было и то, о чем он молчал. Например, «усовершенствования», которым подвергалась Императрица и которые с каждым разом отдаляли ее от той Нитокрис, которую он знал и с которой распивал виски и бил бокалы «на удачу». Молчал не потому, что боялся, а потому, что не был уверен в объективности своего мнения. Он знал, что чем более справедлив и умен правитель, тем лучше для всего мира. Как мог он сказать, что это неправильно?
Дэлавер был верным советником и другом Нитокрис еще со времен, когда она была президентом одной страны, а он – подающим надежды ученым. Дружба определялась временем и общей историей. Если бы не один разговор за бутылкой виски тридцать лет назад, не жалобы Джека на то, что его научный проект прикрыли и не внезапная заинтересованность этим самым проектом Нитокрис, - мир пострадал бы значительно больше во время последующей Трехлетней Зимы.
Тот, кто считает, что один человек не может изменить мир, вероятно, никогда не читал историю создания Единой Империи. В худшие времена к власти приходят лучшие лидеры. У Нитокрис было больше года, чтобы подготовить свою страну к грядущему. Несколько стран последовало ее примеру. Остальные, с началом Трехлетней Зимы, были вынуждены просить укрытия в тех странах, которые оказались предприимчивее. Еще два года спустя появилась Единая Империя, а к концу Трехлетней Зимы в мире не осталось ни одной другой независимой страны.