Пес встал на задние лапы и, к удовольствию Пищурина, под его губной аккомпанимент закружился по комнате.
— Это великолепно! Бис! Браво! — орал в восторге Пищурин. — Какой пес! И поет, и танцует! Джек, ты великолепный пес! Талант! Самородок! — Вдруг он задумался. Потом, глядя на Джека, проговорил: — А почему это Берасов скрывает твой талант от общественности? Ты не знаешь, Джек, почему? Я…, кажется, догадываюсь! Он эгоист, твой хозяин! Не хочет, чтобы твоим талантом восхищались люди. Да, да! Он боится, что ты затмишь его. Какой эгоист! Ай-ай, какая жалость: у такого бездарного эгоиста такой умница пес! Какая жалость! — Пищурин с сожалением поглядел на Джека, потом вдруг улыбнулся от пришедшей в его голову мысли и обратился к псу с новым заданием: — А ну-ка, Джек, попробуй включить вон тот торшер в углу? Чтобы на нашем балу было больше света!
Джек послушно подбежал к торшеру, надавил зубами на выключатель, и лампочка у торшера загорелась.
— Молодец! Умница, Джек! — Пищурин от возбуждения даже закашлялся. — Джек, а ведь ты, конечно, и говорить можешь? А? Ну-ка, скажи: «Я — Джек!»
— «Уя Джэ-ек», — ясно послышалось из собачьей пасти.
— Великолепно! — Пищурин от восторга захлопал в ладоши. — А мое имя назвать можешь? Скажи: «Жора»!
«Жу-о-ра» — старательно повторил Джек.
Пищурин так и повалился от хохота на диван.
— А теперь скажи: «Жорка — хороший мужик»! — Пищурин вошел в раж!
«Жуорка — хоуро-о-оший му-ужик!» — выговорил Джек.
Расчувствовавшись, Пищурин обхватил ладонями собачью морду и расцеловал ее.
— Джек, ты — гениальное животное! Ты умнее дельфина! Да что дельфин? Ерунда зоологическая в сравнении с тобой! Он не может по-человечески разговаривать, как ты, только свистит, как синица. А ты разговариваешь, как человек! Да еще танцуешь, свет включаешь, тапочки таскаешь, поешь! Ты — настоящий артист, Джек! Тебе надо в цирке работать! Конечно, в цирке…
Тут Пищурин надолго задумался.
«А, действительно, почему Берасов не работает со своим псом в цирке? Целыми днями корпит в своем ОТК, а вечерами и в выходные пишет стишки, ходит в литобъединение на семинары… Что же он: серьезно хочет выйти в поэты? Ну и дурак! Плохие стихи можно и в цирке писать, одно другому не помешает. Сейчас даже милиционеры на посту стишки сочиняют. С таким псом в цирке работать — благодать! Вышел на арену: але-хоп! Реклама на всех улицах: „Единственная в мире говорящая и танцующая собака! Только у нас! Вырастил и воспитал Виктор Берасов!“ Чудесно! Гастроли по всему миру — Париж, Лондон, Токио! Деньги в валюте рекой в карман потекут. Фешенебельные рестораны. Девочки разные, всякие. Успех! Успех! Черт возьми! Неужели он такой дурак, что не соображает, какая сказочная жизнь у него с этим псом начнется, если он в цирк пойдет работать? А может, он пудриться не хочет? Артистам цирка перед выходом надо обязательно пудриться. Он как-то говорил, что не выносит, когда от жены пудрой пахнет. Да, он еще не любит бриться! Берасов постоянно ходит небритым. Ну и что! Можно бороду и усы отпустить. И потом: сам не хочешь бриться, иди в парикмахерскую. Парикмахера можно на дом вызывать — денег куча! Дураку везет, а он не понимает! Поэтом хочет стать! Дурак! Да из тебя поэт, как из тапочки пароход! В цирке не жизнь, а малина! За полные сутки вышел на арену минут на двадцать, а потом пиши хоть поэмы, хоть романы. Марай бумагу, как бюрократ. Слава мировая, как у Олега Попова или Чарли Чаплина. Везет дураку! А мне: выворачивай мозги, жди вдохновения. Выдумывай сюжеты современные, фразы неизбитые. А пробиться в большую литературу сейчас ой как трудно! Все теперь пишут, все сочиняют! Студенты, пенсионеры, даже управдомы. У всех полно свободного времени, все жаждут литературной славы! Все в гении прут! Ходили бы лучше по грибы, по ягоды, природу охраняли. Нет! Им хочется писать книги. Забивают издательства своими графоманскими трудами. Талантам дорогу закрывают…»
Разбуянившийся в мыслях Пищурин вдруг почувствовал, как пес лизнул его теплым языком в ухо, а потом отчетливо услышал:
— Жуора, не забыувай про меня, пожалу-ю-уста, мне ску-у-учно!
Пищурин повернулся к другу человека и виновато проговорил:
— Прости меня, Джек! Я отвлекся. Жизнь такая. Не сердись, — он ласково почесал у Джека за ухом.
— Я не си-е-ержусь, — ответил Джек. И попросил: — Может, поиграем еще?
В ответ на просьбу Джека Пищурин хотел было завести какое-нибудь бесшабашное игрище, но вбитая гвоздем в его сознание тяжкая дума о писательской деятельности тормознула в нем порыв веселья. Он с грустью поглядел на стол, где валялись исчерканные, измятые в раздражении листы — результат неудавшегося рождения повести — и его мозг вдруг осенила деловая мысль.