Но главное известие я приберегла под конец. Ты не поверишь, я видела Павла! Сон был в руку: изменился он страшно, исхудал, даже поседел, по-моему, и стал красивее прежнего. Худоба и щетина ему к лицу, вид такой изможденно развратный. Я разинула рот, но он или не он, сразу определить не смогла. Но тут он тоже меня увидел, как-то съежился, отвернулся и быстро пошел в обратную сторону. Но уж с походкой не ошибешься. Я чуть не заплакала. Ведь он, Таня, очень хороший человек, и жили мы душа в душу, так за что он от меня отвернулся?
Если у него несчастье, то почему он думает, что я отрекусь? Да никогда в жизни, я все готова отдать. Я ему однажды говорила, что хочу умереть с ним вместе, а он ответил — нет, Юля, надо вырастить Марусю, но это мы вместе, а потом она выйдет замуж, родятся внуки, и ты ей должна будешь помочь, а меня уже на это не хватит, ты и будешь моя последняя любовь, а Маруся — мой последний ребенок. Сколько их у него, интересно, наделано? Так он это грустно сказал тогда, что я едва не заплакала, вместо того чтоб радоваться. И еще сказал, чтоб быть счастливым, надо сильно любить. А ненавидеть нельзя. Хотя он одного человека ненавидит. А ненавидит он его за роль, которую тот человек сыграл в его жизни. Я тогда его спросила, женщина это или мужчина, — он не ответил. В общем, что теперь вспоминать о счастливой жизни, только расстраиваться. Живу, как на зоне — шаг вправо считается побег. Все счастье в прошлом. Пиши мне, Танюша, твои письма да мама с Марусей — моя единственная радость».
Возле «Старого рояля» Авилов увидел машину «скорой помощи», она уже отъезжала, скудные зеваки нехотя разбрелись по сторонам, не утолив любопытства. К нему бросилась заплаканная Катя.
— Саша, Хрипуна увезли, сказали, в ожоговое.
— Что случилось?
— Я не видела. Никто не видел. Звук какой-то был, вроде щелчка, я стояла спиной, не особенно обратила внимание. Потом он закричал, закрылся руками и повалился. Сережа вызвал «скорую». Ему изуродовало лицо. Видишь, как мучился, пальму разорвал в куски.
— А что, никого не было поблизости?
— Были, но смотались. Умные все, зачем это надо, показания какие-то давать.
— А это что? — Он подошел к столику и подобрал с пола едва заметный осколок. — Милиция была?
— Была, тоже подбирали… Это? Не знаю. Подожди, я замету землю из горшка.
— Зато я знаю. — Он положил в карман осколок и принялся искать другие. И нашел еще несколько штук в разных углах. Походил, руки в карманах, по пустому кафе с раскиданной землей и кусками пальмы.
— Катя, а выступления у вас бывают? Ну, у вашего хора?
— Это не хор, а ансамбль, нас всего двенадцать. Бывают, а что?
— Возьми меня послушать. Я хочу старинной музыки на мертвом языке. Ну, ты меня понимаешь…
— Понимаю. — Катя снова всхлипнула.
Появился Сережа и кивнул ему, давая понять, что есть информация.
— Кажется, — Сережа секунду подумал, — я краем глаза видел вспышку. Как будто небольшой взрыв со вспышкой.
Авилов вынул из кармана и показал ему осколки, собранные на полу. Сережа опять немного подумал.
— Мундштук от трубки?
— У-гу. Не знаешь, где продают трубочный табак?
— Такой магазин один, у трамвайного парка.
— Будь добр, позвони брату-один, вот телефон автомастерской, он должен быть там, вот, на всякий случай, мобильный. Скажешь, что Хрипун в первой городской, в ожоговом.
В дверях вдруг возник Гонец. Вид у него был, как у запойного, помятый и опухший, со следами бесплодных попыток привести себя в порядок. На груди майки, в самом центре, красовалось пятно.
— Что такое? — разозлился Авилов. — Кетчуп пил? За опохмелом?
— Какой там. Не до того. У меня к тебе разговор.
— Не сейчас. Сейчас поедешь со мной в трампарк. Хрипуна изувечили.
Гонец, долговязый молодец с гниловатыми зубами, присвистнул.
Глава 5
Приличный, без примет
По дороге Гонец рассказал, что никто его не забирал, он сам скрывался у сестры в деревне после звонков с угрозами.
— Я в Казахстан фуру вести не могу, — закончил он свои жалобы. — Они меня сковырнут. Они номер знают.