Второй из преследователей был бугай огромного роста и мрачного вида, немолодой, заросший щетиной, с тяжелым восточным лицом, очень приметным. Этого она панически боялась.
Домработницей она была сыта по горло, особенно теперь, после «приключения», и отправила в деревню, пока не наступили холода, в сентябре там еще можно было жить. Эта плотоядная, вечно озабоченная девица начала ей подмигивать как своей.
Катя все еще находилась на грани, перелома не наступало. Авилов о ней постоянно спрашивал. Он не мог повлиять на происшедшие события, но знал, что что-то должно было произойти. Знал, но предупредил только Иру, а не Катю, для которой это оказалось страшным по последствиям. У нее в квартире стояли синие цветы, а синие цветы всегда дарит Саша.
Как поступать с тем, о чем рассказал официантик? Свалил все на второго. Что он помощник, что Катю они предупредили, чтоб не болтала лишнего, только и всего, а что было дальше, не знает, ушел домой. Она и сама видела, что ушел, но что произошло в промежутке? Заходил кто-то еще, пока она ездила за официантом, или он соврал? Катя скрытная, рассказывает мало, а знает, видимо, много из того, чем эти люди интересуются. И зачем такие девочки связываются с подонками? Жизнь идет, как идет, потом что-нибудь в ней надламывается, и дальше оказываешься среди убийц и бандитов, точно проваливаешься в болото.
Вчера наметился третий, уже дважды она видела возле дома долговязого парня с гниловатыми зубами, в последний раз ей показалось, что он зашел за ней в подъезд, и она сразу метнулась в лифт и быстро уехала. Господи прости, что за жизнь, никаких успокоительных не хватит.
Утром, выходя из подъезда, она снова наткнулась на «гниловатого», он двинулся прямо к ней и, наклонившись к уху, спросил:
— А Пушкин где, не знаешь?
— В смысле?
— Ну, Сергеич где? Ты вроде в его квартире хозяйничаешь.
— В больнице с переломами.
Парень присвистнул и мгновенно исчез, точно растворился в воздухе.
Авилов больше всего изводился от беспомощности. Целыми днями терзал телефонную трубку, нанял юриста для «Римека», отстреливался от налоговой и пожарников, которые набросились, как свора псов. Юриста нашел Левша, а больше никакого проку от него не было — у Абрамовичей в кардиоцентре умерла мать, и Левша окаменел от горя. Хрипуна на днях выписывали, он радовался, о смерти матери брат ему не сообщил и, главное, не давал зеркала. Лицо, по рассказам Левши, было ни на что не похоже, а левый глаз почти не видел. Нужны были операции, чтобы восстановить зрение.
Еще его мучила Катя, которой он не мог помочь, только передавал через Иру деньги, всякий раз отмечая в ее взгляде подозрение.
— Я угадал расклад, — оправдывался он перед ней. — А концовку не угадал, иначе бы этого не случилось.
И тут, к его превеликой радости, объявился Гонец. Просто пришел в больницу, издерганный, исхудавший, но довольный.
Гонца в дороге пасли. Но ему удалось разменяться фурой с приятелем. Он петлял, путал следы, сходил с маршрута, сильно потратился, опоздал к заказчику, но с ними расплатились четко, и деньги он привез.
— Я вот думаю, Пушкин, это кто-то свой. Никому ничего не говорил, всю дорогу думал, кто что знает. Знают только ты и Абрамычи, тебя отбрасываем, Лева в больнице, остается Левша. Подумай сам, зачем Левше ты, например? Он же старший, ясно? Старший брат, ему нужна бригада. Ты вот волк-одиночка, тебе никто не нужен, ты сам жизнь наладишь, а Левше нужны подчиненные. Я думаю, это он тебя закапывает.
— Проверим.
— Ты знаешь, что они с Левой не родные? Он у матери от другого мужа, от кавказской национальности, а фамилия того мужа была Убиев.
— Гонишь.
— Ну не Убиев. Хубиев, Нубиев, а какая разница…
— Ты не светись в городе, — предостерег Авилов. — Как будто тебя нет, езжай к сестре и сиди тихо. Единственное поручение — проведай Катю, может, если заговорит, узнаешь, кто ее ширанул. Позвонишь потом.
Гонец длинно засвистел:
— И Катю тоже? Ладно, Пушкин, не бери на себя. Жизнь такая. Я натрясся так, что решил все, последний раз. Ладно ты, всех собачишь, пихаешь в дело, но, в конце концов, мне решать, согласен я или нет, а посмотри на Левшу — он молчит, слово «насрать» не скажет, а ведь замочить может, рука не дрогнет.
Авилов помрачнел.
— Позаботься о Кате, — попросил он Гонца уже на пороге.